— Все очень просто, друг мой, все очень просто, — вздыхает мой барон и рассказывает, как во время нашего наступления на Минск Ниночку вызвали в тайную полицию — “Эн-ка-ве-де” — и стали с ней беседовать. Объяснили ей военную ситуацию, сказали, что, скорее всего, им придется уйти из Минска, и предложили остаться в качестве шпионки. Ну, ты же знаешь, как они “предлагают”. Сначала стали ей льстить: “Вы молоды, красивы, вы — талантливая актриса! Но главное, вы — немка. У вас не будет никаких проблем. Вы легко войдете в доверие к фашистам. Мы дадим вам несколько адресов, эти люди будут передавать вам наши приказы. Возможно, потом мы снабдим вас передатчиком…” И так далее. Конечно, они сказали, что это ее патриотический долг — ведь она член комсомола. Я тогда еще не знал, что это
такое — НКВД, комсомол, — это уж Мантейфель мне объяснил, но я все же не сразу сообразил, в чем, собственно, трагедия. Говорю ему:
— Я понимаю, Хайнц, она не могла отказаться — ее тогда сослали бы в Сибирь, да? Или даже казнили бы? Все ясно. Но что ей мешает сейчас во всем признаться — не тебе, конечно, и не мне, а… кому надо. У нас она в безопасности. Пусть она все расскажет своему начальству в театре, они доложат, кому следует. Ниночку вызовут, допросят, и дело с концом. Если она поможет к тому же разоблачить пару-другую русских шпионов, ее, возможно, еще и наградят. Она же — немецкая девушка. Да и война скоро кончится — чего ей бояться?
— Ах, Пауль, если б ты знал! Все не так просто. Ты думаешь, в их тайной полиции не предвидели такого варианта? Еще как предвидели! Там сидят не дураки, Пауль, — так же, как и у нас. Знаешь, что они сделали? Они арестовали ее родителей — да, да! Обоих! И отправили их на Восток. А Нине сказали: “Если вы будете честно работать, мы наградим вас! А если предадите, мы расстреляем ваших родителей! И вас тоже — у нас длинные руки”.
— Но если мы возьмем Москву, если мы одержим победу, мы сможем, наверно, освободить ее родителей… Или нет?
— Конечно, нет! Они всегда успеют их расстрелять. Нина плакала, когда рассказывала мне все это. Она не знает, что делать. Ей хочется поскорее уехать в Германию, выступать в театре, но родители… “Если из-за меня их казнят, — сказала она, — я не смогу жить спокойно. Я всю жизнь буду думать, что это я их убила”. Она беспрерывно плакала. Потом сказала, что сделает так, как я захочу: “Если мы любим друг друга, пусть ответственность ляжет на нас двоих!” Так она сказала, и я, Пауль, согласился с нею. Да, кстати, я сказал ей, что все расскажу тебе, — она разрешила. Ты ей понравился.