Писание как доказательство событий или основание для их литературной разработки?

То, что многие элементы Страстей по существу повторяют темы, язык и события евр Писания, указывает на влияние текстов Писания на композицию Еванг-ского рассказа.

Мф., 27: 46. А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: ... Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?

Можно предположить, что это был последний крик отчаяния "исторического Иисуса", галилейского плотника - проповедника, до последней минуты считавшего себя Мессией, и теперь окончательно осознавшего, что что вся его миссия лишь привела его к этой ужасной смерти.

Но не так могли подумать об этом Матфей или Марк или их предшественники.Следовало отыскать какое-нибудь значение этого предсмертного крика в Ветхом Завете. И оно нашлось : в Пс 21:" Боже мой! Боже мой! [внемли мне] для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего".

Эта цитата оказалась особенно подходящей для этого случая, так как Давид описывает себя пребывающим в чрезвычайном отчаянии , в положении, весьма похожем на историю Иисуса.

Такая безвыходность царя Давида относилась ко временам царя Саула, когда Давид был окружён с одной стороны горами, с другой-пустыней, а навстречу шёл Саул с войском. Гибель Давида казалась неизбежной, но слух о нападении в это время на южные пределы государства филистимлян (1 Цар 23:24-28) побудил Саула выступить на защиту государства, чем и был спасён Давид.

Настойчивые преследования со стороны Саула, вынуждавшие Давида к постоянному бегству, истощили Давида, у него больше нет сил сопротивляться."Сердце его растаяло, как воск , силы оставили, язык прильнул к гортани" Он уже видит, как течёт его кровь, как враги смотрят на его мучения с насмешливым безразличием, как "об одежде бросают жребий". Но страшное чувство "богооставленности" уступает место страстной вере в Бога, К-рый не даст погибнуть невинному: "Но ты, Господи, не удаляйся от меня..избавь от меча душу мою"

И вот эти потрясающие строки, связанные с конкретной историч. личностью и событиями, дословно повторяются как "прообразовательные" в Еванг-ой истории. Аналогично, история рождения некоей женщиной младенца- знамения для древнего историч. царя,данного ему в конкретную историч. обстановку, оказывается пророчеством о непорочном зачатии богочеловека...

Весь важный эпизод о неожиданном приходе мессии в образе страдающего простолюдина, а не триумфального царя, был подготовлен образом царя, въезжающего в город на осле, в предсказаниях пророка Захария и в еще более разработанной форме - в некоторых песнях пророка Исайи: "Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск, как росток из сухой земля; нет в Нем ни вида, ни величия;..."(Ис 53) .... ранами его мы искупились"

Эти раны соотносятся с ранами Христа,когда римский солдат пронзил Его бок копьем. Жажда Иисуса на кресте, утоление жажды уксусом, присутствие двух разбойников позади, издевательства проходящих мимо - все эти детали пришли из еврейского Писания . Есть эпизод в Страстях (Иоанн 19:23-24), где условие соблюдения Писания, цитируемого дословно, служит не только "доказательством", но и основанием происшедших событий:

"Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части.. бросим о нем жребий, чей будет, - да сбудется реченное в Писании: разделили ризы Мои между собою и об одежде моей бросали жребий. Так поступили воины".

А если воины так не поступили?

Мы никогда не будем уверены по поводу тех или иных деталей, хотя, по крайней мере, некоторые могли произойти. Например, праведный

еврей Иисус вполне вероятно перед смертью мог молиться, вспоминая Псалм 22 -"Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил Меня?", - как утверждают Матфей и Марк. То же и с некоторыми другими деталями. Но из общего характера Страстей вполне очевидно, что точное воспроизведение исторических фактов не было главной целью авторов. Когда Иоанн говорит, что умирающий Иисус сказал: "Жажду!", - он утверждает, что Иисус сказал это не потому, что его действительно мучила жажда, но для "исполнения Писания". Эта фраза, по существу, имела явную литературную или даже полемическую цель, но не историческую.

Если Иисус в самом деле, умирая, простонал "Боже мой! Боже мой!" и последующие строчки из Псалма Давида, то, вполне возможно, его

последователи использовали тот же Псалм для литературной разработки истории его смерти.

Это приводит опять к вопросу о поведении солдат у креста. Что если за 50 или 60 лет до того, как эти слова Иоанна были записаны на

пергамент, человек, который любил только что умершего Иисуса, возможно, вспомнив его последние слова, открыл свиток с Псалмом 22 и прочитал: "Ибо окружили меня псы, толпа злых обступила меня; как лев терзают / или "пронзают"/ руки мои и ноги мои...Делят одежды мои и об одежде моей бросают жребий"

Строчки такой литературной силы могли читать и декламировать достаточно часто, и к 35-му или 40-му году легко представить,

как образные детали Псалма 21 - жажда, из-за которой "язык мой прилип к гортани моей", издевательские насмешки: "кто полагается на

Господа, того спасет Он", солдаты, разыгрывающие в жребий его одежды -начали формировать ядро истории. Те, кто пересказывал друг другу историю в таком "литературном" виде прекрасно понимали неисторичность деталей. Но "новые христиане", не имеющие представления об евр Писании, начали утверждать, что их убежденность в мессианстве Иисуса может быть "доказана" тем "фактом", что история, известная всем, произошла в точном соответствии с предсказаниями, вплоть до поразительных совпадений, того самого евр. Писания.

Так пророчества становились "историей"НЗ, а весь ВЗ стали читать только через христианские очки, только как ветхий "прообраз" ....