Ничего не тронуло его старое сердце при этом знакомстве. Как ничего не тронуло очень давно, когда Верочка приехала домой с их новорожденной дочерью. Неделю был не в курсе, что у него родилась дочь. Верочка тогда училась заочно в своем пединституте и уехала на очередную сессию. И там буквально между лекциями неожиданно родила. Теща сразу увезла их обеих к себе в деревню, не удосужив известить его, страстно недолюбливаемого зятя. Для Тимофея Георгиевича всегда оставалось загадкой, как Верочка вообще при такой матери выщла за него замуж? Правда, это единственный случай в их жизни, когда она ослушалась старую ведьму. Мать свою Верочка, вопреки всякому человеческому разумению, боготворила.

Потом, обильно отпразновав дочь в кругу этаноловых приятелей, он пристальнее взглянул на то, что претендовало на его отцовское внимание. Увидел и лохматую шапку темных волос (густые, сказала тогда Верочка, как у тебя), и маленький смешной рот-губки-бантиком, и две пуговки черных глаз. Но дочь почему-то показалась ему совершенно ни к месту и не кстати. Он не понимал, что теперь нужно делать и что говорить. Дочь в основном раздражала плачем, и фактом, что жизнь у них с Верочкой уже никогда не будет прежней. Внешне она была, можно сказать, полная противоположность ему, и эта непохожесть раздражала больше всего. И тогда он не нашел ничего лучше, как глубоко обидеться на дочь, будто эта кроха, едва родившись, уже успела как-то его предать.

Прячась за обидами, потом и не заметил, как под носом у них выросла редкостная эгоистка и лентяйка. Что он сделал не так? Как у добрых и трудолюбивых родителей могут быть такие дети? Верочка поддразнивала - дочь-то все крошки с тебя подобрала! Ничего подобного, он последнюю рубашку отдаст и никогда не чурался труда, даже самого тяжелого, а эта бездельница на его памяти ни словом ни рублем никому не помогла, от любой хозяйской работы отлынивала, пол дома ни разу не вымыла, ни одной котлеты не пожарила. Верочка так не считала, всегда ее жалела и выгораживала, списывала все на учебу и экзамены, якобы ребенок готовится к следующей сессии (в сентябре?) и картошку в деревню копать не поедет, а остальные мы будем в полном составе, так что хватит рук.

Материнская любовь Верочкина тоже была из разряда благоговения: будто ей не дочь, а дорогой сосуд с ценным питьем доверили – нельзя разбить и расплескать. С другой стороны, девица капризов и причуд не демонстрировала, родителей уважала, в школе виртуозно поспевала, хоть он никогда не видел ее за уроками, свободное время опять же – дома, в обнимку с магнитофоном. Денег, помнится, у него только на магнитофон и просила. Иными словами, радовала общим отсутствием проблем взросления. Может, и зря он так? Что еще родителю надо?

А внеше дочь похожа на свою прабабку - бабу Юстину, ясно как божий день.

Так уж вышло, что именно баба Юстина воспитывала маленького Тимошку. Воспитывала с раннего детства и до того самого момента, когда, зашив юноше в трусы свои небольшие сбережения, благословила на поступление в далекую ленинградскую мореходку. С двух лет Тимошка жил без отца, а с четырех и без матери. Нет-нет, родители оба были живы-здоровы, ничего такого, все хорошо - у каждого новые семьи. Это просто Тимошке ни в одной из них не нашлось места. Поэтому он и жил с бабушкой, она тоже была одинокой. Бабушкиного мужа убили бандиты, промышлявшие в те голодные времена разбоем и грабежом. Пристрелили среди бела дня на собственном подворье, как собаку. Деда убили за идейность: в сельсовете Павел Цишкевич был главным по отлову этого послевоенного сброда, державшего в ужасе окрестные деревни.

Когда-то шляхтич Збигнев Крулевски лишил свою дочь Юстину приданого, считая советского активиста и бедняка недостойным выбором для паненки. Но даже после убийства зятя не простил дочери классового предательства. Не помог ни материально ни словом ни плечом, навсегда ампутировав у себя эту недостойную генетическую линию. Такая вот пся крэў!

А Тимошка родился позже, летом сорок восьмого.

Самое раннее Тимошкино осознание себя как раз и связано с бабой Юстиной. В детскую память крепко впечаталось, как с причитаниями и угрозами бабушка вытаскивает внука из старой канавы. Ручей высох, русло заросло крапивой и ушастым лопухом, но ров оставался по-прежнему глубоким, и для перехода на другой берег сельчане пользовались мостиком, обычным таким, состоящим из двух досок. Тимошке вобщем-то не нужно было на тот берег, он только собирался сгонять по мостику туда-обратно, чтоб испытать свое трехколесное чудо. Они с велосипедом давно изучили все закоулки бабушкиного двора, а тут калитка осталась открыта: бабушка на секунду вышла к бабе Ханне, что через пару домов. Так и сказала - на секунду, он помнит. Но Тимошке до чертиков надоело ее ждать.

Еще он помнит, что на дорожке, бегущей прямо к мостику, велосипедик оказался тем еще заговорщиком! Помнит, как с силой давил на педали, и они почти уже летели. Потом появились и доски. Они там еще образовывали небольшой зазор между собой, и когда в ручье была вода, в зазоре прыгали смешные солнечные зайчики. Он покажет сейчас забиякам свою велосипедную удаль, еще чуть-чуть, сейчас-сейчас!! Но стальной приятель, влетая со всей дури на мостик, зацепился за выступающие края досок, как-то неловко рванулся, подпрыгнул, толчок-бросок-разворот, завис в воздухе, будто в последний миг пытаясь возражать неизбежному, и в следующее мгновение дружный тандем нырнул в глубокий ров - седоком вниз, колесами вверх. Ударов по ходу было два: на крутом склоне и потом, контрольный - на дне. А после вспышки миллиона-миллионов-из-миллионов ярких искр вокруг все разом вдруг стихло и потемнело.

Правда, еще до искр Тимошка успел подумать, что летит зачем-то в бабыюстинин погреб, холодный и мрачный, тот, что настрого велено обходить стороной. И до искр еще успело стать страшно - и что из погреба они с велосипедом не выберутся, и что бабушка их тут не найдет, а если и найдет, то мало точно не покажется, бабушка скорее всего Тимошку отлупит - строгая!

А потом уже да, стало тихо и темно.

Во рту было больно, в той канаве он раньше времени потерял свой первый молочный зуб. И еще что-то где-то болело, а ноги-руки горели огнем от поганой крапивы. И тогда Тимошка заорал. Бабушка будто ждала этот крик и тут же выросла рядом - с прутиком в руке. Достала сорванца из канавы, отругала по первое число и надрала зад.

Но ко всему отняла велосипед, а это было несправедливее зуба - велосипед был папин подарок.

Бабушка сама рассказывала, как Тимошкин отец, этот смоленский голодранец (кажется, в семье традиция не одобрять зятя), наигравшись с Тимошкиной мамой в любовь и семью, потаранил куда-то в российскую тьмутаракань за длинным рублем, а через год прислал сыну вот этот самый велосипед. К велосипеду прилагалась записка, где папа передавал Тимошке горячий привет от маленького тьмутараканьского братишки. После этого от отца не было больше никаких вестей, и его никто никогда не видел.

Есть старая фотокарточка, где белобрысый Тимошка с задорной улыбкой-минус-зуб восседает на папином подарке-велосипедике, а на обороте надпись маминой рукой: «На долгую память дорогому папе от сына Цимошки. Вспомни меня, дорогой папа, и никогда не забывай, что где-то у тебя есть сын». Только до сих пор не понятно, как эта карточка оказаласьв серванте у этого самого Цимошки.

Потом, когда подрос, он ведь страшно злился на отца, хотел разыскать и плюнуть в его бессовестные глаза. Со временем злость поутихла, и просто хотелось, чтобы рядом был отец, как у других. И даже на братишку был согласен. Но жизнь так и не отдала нужных распоряжений.

А велосипед бабушка потом вернула, только еще строже запретила выезжать со двора. Смешная. И наивная...

В боку неопределенно заныло. Ну, значит, пора. Сейчас быстро златка-душ. Тяжело первые два дня, а потом пойдет. А уж до ноябрьских Дзядоў у него будет уйма времени - и отдохнуть и заново подготовится. На Дзяды ведь грех не помянуть. А плохое и тяжелое – оно быстро забывается, именно так устроен человеческий мозг, по ящику недавно говорили.

Телефон на базу - не забыть, когда в «Златку» пойдет. Все-таки в любой момент может позвонить, говорила вроде, звонки у них там, у буржуев, теперь бесплатные...