Ханан

Руслан Хазарзар

... — Ты осмелился созвать Великий Санхедрин без разрешения прокуратора? — спросил Ханан-старший.

— Сейчас в Йехуде нет наместника, — голос первосвященника заметно дрожал. — Поркиус Фестус умер... в Кесарее А Альбинус еще...

— Это понятно, — прервал его бывший первосвященник. — И случая удобнее не будет...

— Аби, я это и говорю...

— А ты не боишься, что Альбинус по прибытии накажет тебя?

Пыл первосвященника куда-то испарился. Казалось, даже золотая цепочка на его пааре поблекла. Щеки налились кровью, а борода взмокла.

Наконец он собрался с мыслями:

— Аби, Санхедрин уже собирается. Яакоб схвачен. Если ты даешь свое благословение на нужное дело, то пойдем и осудим коварного галильца к смерти. Если ты против, я распускаю Санхедрин, и тогда...

— Я согласен, — отрезал Ханан бар-Шет. — Благословляя благословляю...

Они шли по улицам города. Слева возвышался бывший царский дворец — теперешний романский преториум, — а напротив него красовался театр, построенный Хордосом в честь Аугустуса. Вблизи царского двора, у гимнасиона, возвышалось еще одно здание, воздвигнутое Агриппасом-младшим. Дворец этот принес кохэнам немало хлопот, ибо построен он был на возвышенности и из его комнат открывался прекрасный вид на площадь Хейклы. Агриппас, почтенный сын своего народа, видимо, забыл, что Тора запрещает глядеть на происходящее в Бет-Микдаше, особливо во время службы. Вот и пришлось построить у галереи с западной стороны Хейклы высокую стену, которая не только закрыла обзор из комнат Агриппаса, но и замкнула вид на западную галерею, тянувшуюся вдоль Бет-Микдаша. Вай! как тогда разозлился Агриппас и Фестус (Фестус особенно), аж до Нерона дело дошло. Но ничего, обошлось... Императрица помогла...

Прохожие узнавали бывшего и нынешнего первосвященников и уступали им дорогу. Ханан бар-Шет любовался Йерушлемом и не мог вообразить, что этот город когда-либо может быть разрушен (многие горячие головы предрекали это, тот же Ешуа). Разве может быть разрушен Святой город, город Элохи, Давида и праздничных собраний, город, который называли «совершенством красоты и радостью всей земли»?!.

Первосвященники приблизились к долине Тиропеон и взошли на мост, соединяющий горы Цийон и Морийя. Люди, идущие от Бет-Микдаша, не осмеливались поворачиваться спиной к Хейкле и шли вполоборота, постоянно оглядываясь. Ханан-старший шел тяжело, кряхтя. Ему навстречу, спиной, двигался человек, голова которого была покрыта таллитом. Глупые, глупые паруши! — подумал бывший первосвященник. Глаза прикрывают — боятся, как бы не взглянуть на женщину. Кажется, Ешуа тоже учил: глядишь с вожделением — уже прелюбодействуешь... А этот идет, идет, того гляди — лоб расшибет от слепоты. Паруш-киззай!..

Паруш шел спиной вперед, осторожно передвигая сандалиями. Он едва не столкнулся с первосвященниками и лишь тогда поднял с глаз таллит.

— А-а, сар, — пропел он Ханану-старшему, — слышал, слышал: будете судить Яакоба Ахмару. Давно пора. Уж очень много он обратил наших. Да он и сам по виду — вроде бы наш, хабэр, но проповедует какую-то явную нелепость: мол, его старший брат — Мшиха, распятый на древе. Мшиха — на позорном древе! А?..

И паруш, опустив таллит на глаза, пошагал дальше — спиной вперед, лицом к Хейкле.

Первосвященники подошли к одним из четырех западных ворот Бет-Микдаша. Здесь стоял тара и следил, чтобы никто не мог пройти во двор святилища в грязных сандалиях или с посохом в руке.

— Санхедрин собирается? — спросил у тары Ханан-младший.

— Да, мари, Санхедрин собирается, — ответил тот. — Шимъон бар-Гамлиэль уже пришел. И другие с ним...

Первосвященники вошли во двор Бет-Микдаша. Со стороны внутреннего двора доносилось песнопение. Заммары пели мизмор второго дня недели: «Ки хиннэ хамлаким ноаду...»

Ханан бар-Шет вдруг вспомнил, как четыре года назад, еще при наместнике Феликсе, Санхедрин по указу хилиархоса Клаудиуса Люсиаса рассматривал дело одного негодяя — Шаýля из Тарсоса. Этот последний, как и Яакоб, тоже проповедовал, что Ешуа есть Мшиха. (Правда, между собой Яакоб и Шауль чего-то там собачились, но это не его, Ханана, дело.) Так Шауль этот, узнав, что Санхедрин состоит из цаддуков и парушей, сразу же заявил: «Братья! Я паруш, сын паруша. Меня судят за чаяние Воскресения мертвых"”. И вызвал тем самым распрю в Санхедрине. И выкрутился-таки, ..

Первосвященники шли вдоль стены, на которой висели таблички с надписью на эллинском и романском языках:

НИ ОДИН ИНОРОДЕЦ НЕ СМЕЕТ ВОЙТИ

ЗА БАЛЮСТРАДУ И ОГРАДУ СВЯТИЛИЩА.

КТО БУДЕТ СХВАЧЕН, ТОТ САМ СТАНЕТ

ВИНОВНИКОМ СОБСТВЕННОЙ СМЕРТИ.

... Уже тридцать два года Ханан-старший борется с этой ноцрийской язвой. И борется вроде бы успешно. Сколько их было казнено, последователей Ешуа! Сколько их было замучено! И когда уже кажется, что с этой язвой покончено, вдруг появляются новые последователи. Ханан думал, что со смертью Ешуа все кончится, а оказалось, что с э того все только началось. С одним справишься — на смену приходят пятеро. Пятерых казнишь — тут уже сотня. И не видно этому конца... Да тот же Шауль! Гнал, гнал всех этих еретиков, благословения на это выспрашивал у Ханана, а пошел в Даммасек схватить презренных, и вот — сам обратился в ноцрийскую ересь!.. И не накажешь предателя — он, видишь ли, романский гражданин! И не ухватишься за него — слизкий! Судили его четыре года назад, как раз после праздника Шабуот, так ведь выкрутился! «Я паруш, сын паруша...» Уж не придумает ли и Яакоб чего такого?..

Наконец вошли в Зал Отесанных Камней. Здесь все уже были в сборе — оба Малых Санхедрина и члены Великого. И все в приветствии приподнялись — первосвященники пришли.

Ханан-старший сел слева от места председательствующего. По другую сторону сидел наси Шимъон бар-Гамлиэль. Но сегодня верховодить будет не наси — место председательствующего занял первосвященник Ханан бар-Ханан.

Шотэры ввели Яакоба и еще шестерых с ним (некоторые из них в прошлом назывались парушами). Все подсудимые были облачены в пиштановые одежды, украшенные цицитом. Голову Яакоба покрывал таллит, а на лоб (и, видимо, на левую руку) был навязан тпиллин. Паруш парушем, подумал о нем Ханан бар-Шет, паруш и есть. Паруш ноцрийской ереси!..

Обвиняемых вывели в центр зала и развязали им руки.

— Кто из вас Хилькия бар-Забда по прозвищу Сандлар? — начал заседание дина.

— Я, — отозвался один из подсудимых.

Дина перечислял остальных, пока черед не дошел до Яакоба:

— Кто из вас Яакоб бар-Йосэп по прозвищу Ахмара?

— Я, — ответил Яакоб.

— Тебя ли называют некоторые «Цадик» и «Опляам»? — осведомился у него дина.

— Так меня именуют братья по вере в Мшиху Ешуа.

Ханан бар-Шет скрежетнул зубами. Ешуа — Мшиха? Этот презренный наггар — Мшиха?! Ха-а!..

После зачтения обвинения дина пригласил в зал первого эда и начал опрос:

— Как имя твое?

Я леви Ишмаэль, — представился эд. — Моего отца Тальмая вы все хорошо знаете.

Дина задал еще несколько обязательных вопросов и лишь потом дал Ишмаэлю слово.

— Этот человек, — указал эд на Яакоба, — пытался войти в Дбир, чтобы, как он сказал, помолиться там...

— Вах!.. — зароптали заседатели.

— Хай Адонай! — продолжал Ишмаэль. — Этот же человек, который в нечестии своем помыслил помолиться в Дбире, вошел с другими нечестивцами, стоящими с ним здесь, во двор кохэнов. Все они, не будучи левиями, вошли в чистое место, даже не омыв ног своих...

— Вах!!.

— Хай Адонай! Этот осквернитель святынь осмеливается утверждать, что его старший брат и есть тот самый Мшиха, о котором предсказывали Тора и Нбиим. Но его брат, этот так называемый Мшиха, был распят наместником Пилатусом как разбойник. Все об этом знают.

На смену Ишмаэлю пришел второй эд.

— Как имя твое? — спросил дина.

— Я леви Элькана, — назвался тот и вскоре подтвердил показания Ишмаэля. Третий эд, леви Шмуэль, также удостоверил вину нечестивцев.

Яакоб и другие с ним молчали.

— Говори, — обратился к нему дина. — Тебе позволяется говорить за себя.

Яакоб молчал.

— Говори, презренный! — приказал первосвященник.

Дина подхватил слова Ханана-младшего:

— Разве ты не знаешь, Яакоб, что в Дбир может входить только первосвященник, и то — единожды в год, в праздник Йом Киппур. Разве ты забыл, как покарал Элоха Надаба и Абиху, сынов Ахарона, когда они вошли во святилище Мишкана?

— Первосвященник, назначенный Агриппасом, краплет стены Дбира кровью за свои грехи и за грехи народа Исраэля постоянно, — тихо ответил Яакоб. — Но Первосвященник, назначенный Элохой, единожды принес в жертву самого себя за грехи людей.

— Кто это первосвященник?! — повысил голос Ханан-младший. — Разве есть первосвященник, кроме меня? Разве мое первосвященство не от Элохи?!.

Яакоб не отвечал.

— Говори, презренный! — заревел первосвященник. — Говори, я жду твоего оправдания, и еще семьдесят членов Великого Санхедрина ждут его!

— Тот истинный Первосвященник, — ответил Яакоб, — кому клялся Адонай: «Ты кохэн вовек по чину Мальки-Цедека».

Ханан-младший задыхался от ярости. Он привстал, потом снова сел. В зале поднимался гул.

— Гадпан!! — выдохнул первосвященник.

— Итак, — попытался выправить дело дина. — Итак, ты, Яакоб, не признаёшь главенства первосвященника Ханана бар-Ханана?

— От Элохи дана ему сила, — ответствовал Ахмара, — но он, будучи Его служителем, не судит праведно.

— Но разве ты не знаешь, — продолжал дина, — что во двор кохэнов могут войти только священнослужители, которые перед этим спускаются по одной лестнице, а поднимаются по другой, омываются в источнике Давида и надевают белые чистые одежды? Разве ты не знаешь, что только левии и кохэны могут лицезреть мадбху и другие святыни?

Яакоб слегка прокашлялся. Внешне он был совершенно спокоен:

— Левии и кохэны омываются в стоячей воде, в такой воде хазиры лежат день и ночь. Левии и кохэны натираются благовониями кожу свою, как блудницы и флейтистки, которые моются, душатся и натираются, чтобы возбудить желание. А я и братья мои омылись в живой воде, которая нисходит с небес!

Первосвященник тучно сопел. Ханан-старший, напротив, не давал ненависти выхода, и его лицо не выказывало своим видом никаких душевных переживаний, а лишь немного покраснело и помолодело вроде бы.

— Скажи нам! — возопил первосвященник. — Скажи нам, кто дал тебе право так говорить? Разве может какая-нибудь сила или какое-нибудь имя оправдать эту хулу?

Яакоб спустил таллит на плечи и обнажил свою голову, обросшую длинными грязными волосами. Его голос взволнованно задрожал:

— Сары народа и закэны Исраэля! Да будет известно всем, что именем Ешуа Мшихи, которого распяли и который воскрес из мертвых, я и братья мои живем, проповедуем и творим дела свои. Он есть ходатай и заступник, и Он есть оправдание делам и словам нашим. И нет другого имени под небесами, данного людям, через которое мы могли бы спастись!..

— Завираешься, Яакоб! — прервал его наси Шимъон. — Завираешься. Как же ты, осквернитель святынь, можешь надеяться на спасение?!. Сказано в Писании: «В нечестии своем падет нечестивец»!

И тут вперед вышел один из обвиняемых — Хилькия Сандлар:

— Неужели ты ослеп, Шимъон бар-Гамлиэль? Кого ты называешь нечестивцем?!. Уже много лет я знаю Яакоба Ахмару, и нет у меня повода сказать о нем что-либо недостойное. Мы все, стоящие здесь перед вами, и другие братья верим ему и учимся у него. Он родился в семье наггара и от чрева матери своей был посвящен в назиры. Он никогда не пил вина, не ел мяса, и бритва не касалась головы его. Он никогда не натирался благовониями и не носил цемерных одежд. Он отвергает все, что ублажает плоть, и молится за народ Исраэля так, что сделались у него от этих непрестанных прошений мозоли на коленях, как у верблюда. Он никогда не знал женщин и даже не смотрит на них, говоря, что женщины порождают желание, а вожделение сердцем приравнивается к прелюбодеянию. Он жил и живет по самым строжайшим правилам, которые заповедали нам отцы наши. Скажите, кто из вас может похвалиться таким же благочестием?

Наси как-то нехорошо ухмыльнулся:

— Мой прадед, Хиллель из Бабеля, говорил, что возвеличивающий имя свое теряет имя свое.

— Мне хвалиться нечем, — решительно заявил Яакоб. — Когда Ешуа, брат мой, ходил по земле, проповедуя в кништах Галиля, я не понимал Его и даже считал Его безумцем.

— Ты считал брата своего безумцем, а потом решил, что он Мшиха? — изумился наси.

— Да.

— Почему?

— Элоха воскресил Его!

Ханан-старший вспомнил, как нечто подобное утверждал один из тальмидов Ешуа — Шимъон бар-Йона по прозвищу Кепа. Это было вскоре после казни презренного наггара, в праздник Шабуот. «Расторгнув узы смерти, — говорил Кепа, — Элоха воскресил Ешуа из Нацэрета, которого убили, пригвоздив к древу»...

— Знаем мы эту историю! — сказал Ханан бар-Шет. — Ешуа погребли, а затем кабер оказался пустым. Так?

— Да, — согласился Яакоб.

— Кто это видел? — наседал бывший первосвященник. — Безумица из Мигдаля?!.

В зале снова поднимался шум.

— Вы сами выкрали тело из кабера! — приступал первосвященник.

— Чтобы ввести в обман народ Исраэля! — подтвердил некто из парушей.

— Лгуны!

— Служители Сатаны!!

— Гадпаны!!!

Ханан-старший поднял руку, и гул затих.

— Я точно знаю, — отчеканил он, — что тело Ешуа из Нацэрета было брошено в Маком Тамей. Он не мог быть погребен в кабере, ибо, как и все разбойники и нечестивцы, был брошен в общую яму, в ту, что за городскими стенами в долине Хинном, у древних ворот Харсивт.

— Ложь!! — выпалил Яакоб. — Йосэп из Хараматайима испросил у Пилатуса тело Ешуа и похоронил его в саду вблизи Гольгольты!

— Я знал Йосэпа из Хараматайима, он был членом Санхедрина, — парировал бывший первосвященник. — Но он никогда мне не рассказывал о погребении Ешуа... Может быть, ты ссылаешься на Йосэпа потому, что он давно умер и не может опровергнуть твою ложь?..

— Почему именно вблизи Гольгольты?.. — вставил наси. — Не лучшее место для захоронения.

— Было мало времени — наступал Шаббат, — объяснил Ахмара. — И поэтому Ешуа был погребен в ближайшем свободном кабере.

— Если Ешуа воскрес, то почему он не предстал перед закэнами Йерушлема?.. — выведывал Ханан бар-Шет. — Почему он не продолжил проповедь свою?.. Где он, наконец?.. Или умер вторично?

— Ешуа воскрес и стал бессмертным! Первенец из умерших...

— Кто видел его воскресшим?!! — гаркнул бывший первосвященник.

— Сперва Он явился Шимъону Кепе, потом двенадцати ближайшим тальмидам. Потом явился более чем пятистам братьям в одно время.

— Кто эти братья?

— Многие из них почили, но некоторые и поныне живы... Ну а потом Мшиха явился мне и благословил на служение и проповедь.

— Так почему же вы не сообщили закэнам Исраэля о такой великой новости?! — задохнулся Ханан-старший.

— Мы сообщили!

— Сообщили!.. — грянул старец. — Через пятьдесят дней после смерти Ешуа, когда тело уже истлело в Маком Тамей, когда плоть съедена птицами и кости обглоданы зверями?!. Отвечай, презренный!!

Выдержка явно изменила бывшему первосвященнику, в то время как Яакоб взял себя в руки:

— Сары народа, закэны Исраэля и ты, Ханан бар-Шет! Вспомните, как великий наш вождь Моше по указанию Элохи вывел отцов наших к горе Синай. Вспомните, как Исраэль расположился станом на равнине и приготовился к великому событию. Адонай вызволил отцов наших из плена Мицрайима, помогал им в пустыне и привел к святой горе, чтобы сделать своим избранный народом. И вот утром на третий день густое облако покрыло вершину горы, заблистала молния, загрохотали удары грома. Удары грома раскатывались от горы к горе и повторялись в многократных отголосках. Подобие было тому, что природа вся вышла из своего обычного течения и ждала великого чего-то. И вострепетал весь народ, и с замиранием сердца смотрел на величественно-страшное зрелище. Так открылся отцам нашим сам Адонай. Это Он вывел их из Мицрайима, открыл им путь по морю и ниспроверг могущество фараона, — Яакоб накалялся. — Но не послушались отцы наши Элоху и, когда Моше долго не сходил с горы, сделали себе золотого тельца, и принесли жертвы идолу, и сели есть и пить, а потом веселились! — Теперь глаза Яакоба уже горели, он судорожно жестикулировал и, надо признать, производил завораживающее впечатление. — Так и ныне. Пришел на землю Мшиха, засвидетельствованный вам от Элохи чудесами и знамениями, и вы не приняли Его. Сбывается пророчество наби Йешаяху: «Слухом услышите, но не поймете; глазами увидите, но не узнаете. Ожирело сердце народа этого, и уши отяжелели, и глаза отвратились»...

— Довольно! — выкрикнул наси.

Пучеглазя нездоровой краснотой, Яакоб тяжело дышал.

— Довольно! — повторил Шимъон бар-Гамлиэль. — Говоришь ты красиво. Но я каждый день возрастал среди хакамов и не нашел ничего, что было бы для тела лучше молчания. Многословие вводит в грех, и поэтому главное — не учение, а деяния. А деяния твои, Яакоб, весьма скверны: ты нашел в себе дерзость войти во двор кохэнов!

— Санхедрину все ясно, — вывел первосвященник. — За осквернение Микдаша, за хулу на кохэнов Элохи и за ложное учение предлагаю Яакоба, прозванного Ахмарой, и этих шестерых с ним предать смерти!

— Согласен! — подтвердил Ханан-старший. — Да будут они побиты камнями!

Однако всеобщего одобрения не последовало. Паруши переговаривались между собой, выявляя недовольство предложением первосвященника.

Наконец наси Шимъон поднял руку:

— На трех основаниях мироздание держится — на истине, на правосудии и на мире, ибо сказано: «По истине и судом мирным судите в воротах ваших». Поэтому я предлагаю этих неразумных принудить принести жертву за грех и, дав им по сорок ударов каждому, отпустить, ибо сказано: «Готовы удары для спины глупца».

Это вы, паруши, глупцы, подумал Ханан бар-Шет, а не эти откровенные нечестивцы! Если бы вы только слышали, если бы вы только вспомнили, как вас, парушей, обличал Ешуа из Нацэрета, то вы немедленно взялись бы за камни, чтобы первыми бросить их на голову этих презренных последователей ноцрийской ереси!

— Опомнитесь, закэны! — бывший первосвященник поднялся. — Кого вы хотите отпустить? Осквернителей Микдаша?! Они же вошли во двор кохэнов!.. Разве не сказал Адонай: «Микдаш Мой чтите!»?.. Разве не поразил Элоха смертью жителей Бет-Шемеша за то, что они заглядывали в арон хабрит?.. Разве не поразил Элоха царя Уззийяху проказой за то, что тот вошел в Микдаш?.. Разве не сошли люди Кораха живьем в шеоль, и земля не покрыла их? И разве это не за то лишь, что они приблизились к святыням?.. Разве не сказано в Торе, что если чужой приступил к Микдашу, то он должен умереть?.. Кого вы хотите отпустить? Гадпанов?!. Разве не приказал Адонай побить камнями сына Шломит за хулу и злословие?.. Яакоб утверждает, что его брат — Мшиха, но разве не сказано в Писании, что Мшиха придет от семени Давида и из Бет-Лехема, а не из какого-то там Нацэрета Галильского?.. И разве можно представить себе, что Мшиха, Сын Элохи, был распят на позорном древе?!. Кто говорит, что Элоха позволил умертвить Сына своего, тот лжет и хулит Адоная! Ведь если Элоха не допустил жертвоприношения Ицхака, то мог ли бы Он допустить убиение Сына своего, не разрушив весь мир и не обратив все в хаос?!. — втолковывал Ханан-старший, как будто вбивал масмэры в древо распятия.

— Мшиха умер за грехи наши, по Писанию!.. — взорвался Яакоб.

— Молчи! — остановил его дина. — Ты уже говорил за себя.

— Закэны Йерушлема! — торопился Ханан бар-Шет. — Посмотрите на этих нечестивцев. Кто-нибудь из вас видел, чтобы подсудимые являлись перед Санхедрином таким вот образом? Всякий, кому приходилось когда-либо стоять здесь в роли обвиняемого, являлся сюда в смущении и с робостью, с видом человека, желающего вызвать нашу жалость, с распущенными волосами и в темном одеянии... А теперь взгляните на них! — бывший первосвященник простер руку в сторону Яакоба. — Взгляните на этих негодяев!! — Ханан затрясся и перешел на визг. — Разве можно отпускать этих нечестивцев?!. Разве это мыслимо?!. Они должны быть преданы смерти!! — Глаза бывшего первосвященника затмились от бешенства, и под череп волною вошла боль.

— И все-таки я против смерти, — не сдавался наси. — Опрометчив Санхедрин, часто выносящий смертные приговоры!..

— Я тоже против смерти, — сказал другой паруш.

— Они достойны смерти! — рявкнул третий.

— Пусть покаются и больше не грешат...

— Смерть, и только смерть!..

Гам усиливался. Заседание превращалось в бедлам. Яакоб откровенно ухмылялся.

— Слушайте, закэны! — вмешался первосвященник. — Дайте сказать дело!.. Говори, — обратился он к дине, когда гул затих.

— Вина подсудимых доказана, — заключил дина. — Приговор будет оглашен завтра утром...

И тут Яакоб завопил:

— Мараната!

— Мараната!! — поддержали другие обвиняемые.

— Мараната! — Ахмара вскинул руки.

— Мараната!! — воздели руки братья.

— Мараната! — неистовствовал Яакоб.

— Вай-вай! — заорал первосвященник. — Выведите их из зала или заткните уши мои!.. Кто может это слушать?!.

— Мараната!!...

Подсудимых отвели в мишмар, а заседание Санхедрина продолжалось — Ханан бар-Шет предложил не прерываться на обед.

Большинство парушей высказывало мнение против смертной казни... Как же так? — досадовал бывший первосвященник. Как же так? Ведь эти паруши испортят все дело. Того гляди, выкрутится Яакоб... Впрочем, вряд ли. Халелу-Ях! цаддуков здесь больше. Яакобу не отвертеться!.. Ну же, сын мой, скажи этим слепцам, скажи им, как ты умеешь.

Первосвященник встал и возвел в сторону Хейклы влажные от слез глаза:

— Адонай! — взвыл он. — Прошу Тебя, дай разум служителям Твоим, ибо помутились глаза наши и не видят мерзости преступлений пред Тобою! Или ослепи нас вовсе, чтобы не могли мы видеть высокочтимые святыни Твои оскверненными! Или возьми мою жизнь, ибо на что мне жизнь среди такого народа, который не осознаёт своих ран, который потерял способность чувствовать горе свое в то время, когда его уже можно осязать глазами!.. Закэны Исраэля! Очистите глаза свои, откройте сердце свое. Вас хулят, а вы остаетесь равнодушными. Оскверняют святыни, а вы и не стенаете. Горе, горе нам от нечестия!.. Но кто породил его? Разве оно не вскормлено нами же и нашим долготерпением? Не мы ли своей беспечностью дали возможность кучке еретиков разрастись в многочисленное сборище? Не мы ли своим молчанием позволили им осквернить Микдаш?!. Плачь, Исраэль! Возложи на себя пепел и рыдай громко! Разве можно удержаться от слез при виде того, как в Бет-Микдаше творится непотребство?!. Закэны Исраэля! Дальнейшая наша медлительность усугубит наши беды, ибо с каждым днем ноцрийская ересь увеличивается, каждый день к ней примыкают все новые единомышленники. Скверна ложится на город наш и на землю нашу и отцов наших. А дерзость нечестивцев поощряется нашим бездействием!.. Итак, закэны Исраэля, очистите глаза свои и к утру решите, какой кары заслуживают эти злодеи? Да будут слова ваши исполнены премудрости и благочестия!..

Была уже третья стража ночи по романскому счету, но бывшему первосвященнику не спалось. Его мучила тупая боль у левого виска. «Ш’ма, Исраэль: Адонай Элохэйну — Адонай эхад», — уже в который раз он повторил молитву. Но не спалось.

Ханан повернулся с правого бока на спину и посмотрел на звезды сквозь окно под потолком алии. Надо бы поспать, подумал бывший первосвященник, отдохнуть. Вчерашний день ознаменовался победой. Но борьба еще не окончена...

Этот Шимъон (как бы лишить его должности наси?) чуть не повернул все на свой лад: «Я против смерти...»! Кому перечить посмел? — раздражался бывший первосвященник. Кому?!. Ханан бар-Шет был и остается единоличным властителем Йехуда! Даже под властью Ромы... Был наси Хиллель, был наси Гамлиэль, сколько их еще будет?.. А Ханан бар-Шет — один. Как Элоха... Досада берет. И как только он дерзнул: «Я против смерти»?!. Ничего, окончательный приговор суда поставил все на свои места. Так что сиди, Шимъон бар-Гамлиэль, и не показывай своего мерзкого носа!..

А главное — зачем? Ханан после заседания Санхедрина так прямо и спросил у Шимъона, почему он защищал этих презренных последователей презренного учения? И что же Шимъон ответил? На отца своего сослался. Его отец, видишь ли, призывал оставить всех последователей ноцрийской ереси в покое. Гамлиэль, видишь ли, говорил: «Если это предприятие и это дело — от людей, то оно разрушится, а если от Элохи, то никто не в силах разрушить его».

Нашел на кого ссылаться — на паруша Гамлиэля!.. Впрочем, вряд ли можно назвать Гамлиэля парушем: свободно смотрел на женщин (даже на гоек!), изучал эллинские науки, эллинский язык знал. Какой же он паруш?.. Истинный паруш проклинает и того, кто выкармливает хазиров, и того кто обучает сына своего эллинской науке...

Только и слышно: раббана Гамлиэль сказал... раббана Гамлиэль говорил... Хотя бы раз, хотя бы кто-нибудь произнес: великий Ханан бар-Шет учит... Так ведь нет! Хиллель говорил: то-то, то-то и то-то... Гамлиэль, внук Хиллеля, учил: так-то, так-то и так-то... Хиллель, Гамлиэль... Гамлиэль, Хиллель... Ну и что, что они рода Давида? Может, Ханан тоже из какого-нибудь великого рода? Пойди разберись, когда царь Хордос родословные списки уничтожил... Впрочем, это еще доказать надо, что Хиллель — потомок Давида. А если это ложь?..

Ханана затошнило. Боль от левого виска перешла к темени.

Да Гамлиэля самого надо было побить камнями! — чуть не выкрикнул он. Уже хотя бы за то, что у него воспитывался этот этот предатель — Шауль из Тарсоса... Гамлиэль, видишь ли, сказал, что мы не в силах разрушить ноцрийскую ересь! Еще как в силах! Еще как разрушаем! И будем разрушать, пока не искореним это зло, посеянное проклятым наггаром!..

Утреннее заседание вчера началось с опроса, как положено. «Каково твое решение, Йехуда бар-Заккай?» — спросил дина у самого молодого из членов Санхедрина. «Обвиняемые достойны смерти!» — ответил тот. Однако уже следующий заседатель предложил отпустить нечестивцев. Ханан тогда наблюдал за сидящими полукругом членами совета, отмечая про себя тех, кто осмеливался высказываться против смерти... Наконец очередь дошла до Шимъона бар-Гамлиэля: «Бичевать и отпустить», — сказал наси. «Сар Ханан бар-Шет?» — продолжал опрос дина. «Побить камнями! Всех семерых!» — отрезал бывший первосвященник и метнул взгляд в сторону Шимъона. «Сар Ханан бар-Ханан, первосвященник йехудский?» — «Смерть гадпанам!»...

Мерцал огонек масляного нэра, отпугивая от себя тьму. Бывший первосвященник зевнул и с удовлетворением стал вспоминать приятные настроению слова вчерашнего приговора: «Большинством голосом Великий Санхедрин постановил: Хилькию бар-Забду по прозвищу Сандлар...»

Затем дина назвал еще пять ненавистных имен.

«... и Яакоба бар-Йосэпа по прозвищу Ахмара побить камнями...»

Только так!

«... И пусть шотэры выведут их за стены к северу от Йерушлема, и пусть леви Ишмаэль, леви Элькана и леви Шмуэль возложат руки свои на головы осужденных и первыми бросят на них камень. Хаммишпат лелохим ху. Амэн!»

Амэн! Бить, убивать, искоренять! — упивался Ханан. Дело уже в общем-то не в Яакобе, не в Шауле или там еще в ком-либо из этого кагала. Это — борьба между ним, Хананом бар-Шетом, и Ешуа из Нацэрета. И бывший первосвященник намерен победить в этой борьбе...

У-уф! даже отлегло малость — боль в голове утихла. Но тут Ханану показалось, что звезды на небесах расплылись и снова собрались в некий неясный рисунок, чем-то навевающий тревогу и отвращение.

Бывший первосвященник повернулся на левый бок. Когда же все это кончится? — подумал он. Наси Шимъон вчера так у него и спросил: «Ну, чего вы добились?» — «Мы поразили пастуха! — гордо ответил Ханан. — А овцы разбегутся сами». — «На смену Яакобу придет другой пастух». — «Кто?!» — прохрипел тогда бывший первосвященник. Наси усмехнулся: «Я думаю, Шимъон бар-Клопа, двоюродный брат Ешуа. Выходит, его, Шимъона этого, тоже прозывают Ахмарой»...

Яакоб Ахмара, Шимъон Ахмара, еще-там-кто-то Ахмара, Ахмара-верблюд, Ахмара-хазир, здесь Ахмара, там Ахмара, везде Ахмара. Ва-а-ай!..

Тошнота подступила к горлу, и Ханан отрыгнул тухлой слизью.

А этот, тьфу, наси к тому же жаловаться надумал! Так и объявил вчера: первосвященник-де не имел права созывать Великий Санхедрин без разрешения романцев, а тем более — казнить кого бы то ни было. Паруши-де будут ходатайствовать перед Агриппасом, чтобы подобного больше не случалось. И прочее в том же духе... Пора бы уж утихомирить наси Шимъона. Пора уж...

Ханан закряхтел и схватился за голову. Боль усиливалась и перекатывалась от темени к виску и от виска к темени.

Ш’ма, Исраэль: Адонай Элохэйну — Адонай эхад. Ш’ма, Исраэль: Адонай Элохэйну — Адонай эхад...

Казалось бы, вереница успехов в нелегком противостоянии Ханана всем зловредным ересям могла бы вполне насытить его. Но нет! Таинственным образом зуд от так и не исполненного долга изнурял бывшего первосвященника. Почти тридцать лет назад побили камнями Стефаноса, фанатика из фанатиков. Потом, лет десять спустя, возбудили Агриппаса-старшего казнить Яакоба бар-Забду (ну этот давно смерти заслуживал!), теперь и с Яакобом бар-Йосэпом покончили. Но! Но живет ведь где-то Йоханан бар-Забда, где-то проповедует Кепа, да и Шауль доселе жив, вроде бы томится под стражей в Роме.

Ш’ма, Исраэль... Ханан зевнул. Он увидел яркие звезды, которые медленно приближались к нему. Странно, когда он успел повернуться на спину?.. Невесть откуда взявшийся мицнэпет покрыл голову Ханана и вобрал в свои фиолетовые глубины боль от виска и темени. Тело обрело легкость и молодость. И вот уже твердь небесная ложилась на Йерушлем бескрайним покрывалом.

«Ehjeh ascher Ehjeh!» — сказал Кто-то на святом языке. — Bo ur’eh!» И Ханан уже идет. Идет, облаченный в первосвященнические одежды. Он молод, здоров и горд своим видом. Ступая по аквамариновой радуге, он расправляет грудь, чтобы стоящие по краям люди могли видеть поверх его эпода хошен, излучающий своими двенадцатью камнями удивительный блеск. Смотрите, люди, давно почившие, в каком одеянии предстает Ханан у престола Элохи!

А вот и море, словно кристалл, прозрачное, и огненная река вытекает из него. И двадцать четыре закэна в белых одеждах восседают на престолах. И музыка гармонирует с раскатами грома. А посреди всего и вся, в огненном облаке, восседает Тот, имя которого неизречимо, — Аттик Йомин, живущий из века в век. И сияние от лица Его.

Свят, свят, свят Ты, Адонай! — ликует Ханан. Вся земля полна славы Твоей. Я слуга Твой — первосвященник Ханан бар-Шет... То есть, конечно, бывший первосвященник. Но теперь вроде бы снова удостоился первосвященнического сана. Разумеется, удостоился! Служил Тебе не хуже Абрахама, Ицхака и Яакоба, патриархов наших, и дальше готов служить. Сколько лет уже с ересью борюсь, врагов Твоих искореняю подчистую!.. Правда, остались еще. Но и до них дойдет чреда. Не отвертятся...

«Barukh Atha, Adonaj Elohejnu Melekh haolam, schehakhol nihjeh bidbharo!» — воззвали закэны. Амэн! — возглашает Ханан... Но кто это там, слева от Аттика Йомина?.. Это Верховный дина, понял Ханан. «Дина сел, и книги раскрылись». Все верно. Листай, дина, листай свои книги. Если будет Воскресение мертвых, то имя Ханана там обязательно вписано. Кто еще так служил Адонаю? Кто врагов Его истреблял под корень?.. Правда, остались еще...

Кого-то он напоминает, этот дина, кого-то ненавистного и даже презренного... Ты листай, листай свои книги. Ханан бар-Шет там значится. Непременно значится! А как же иначе?.. Как это — нет?! Быть не может! Проверь еще раз. Повнимательнее надо. Чем Ханан хуже Абрахама, Ицхака и Яакоба?..

«Mi ascher chata li emchennu missiphri!» (Исх.32:33) — прогремел Аттик Йомин.

Как же так? Как же так?!. Ханан идет прочь от престола. А люди по краям радуги ухмыляются и поносят его — первосвященника. Впрочем, первосвященнические одежды куда-то исчезли. Он идет в исподнем. Срам какой!.. Не беда. Надо только дождаться, когда эти презренные еретики — Кепа там, Йоханан бар-Забда и прочие из этого кагала — появятся в Йерушлеме. И тогда уж Ханан не упустит случая!.. И простятся ему прегрешения...

Вай-вай! Тяжело же поприще Ханана... Он бредет, чувствуя, как сквозняк пробирает его желтую кожу. Смрад стоит в воздухе, будто пропитался испарениями кабера... Дина этот и вправду похож на галильского наггара. А вдруг?.. — ежится Ханан. Нет, не может быть. Не-воз-мож-но!.. И оторопь берет. И проваливается Ханан в какую-то яму, доверху набитую пухом. И становится тяжело и мягко... Ш’ма Исраэль... Разберемся...