Куратор, чья рука уже было потянулась к бутылке бурбона, настораживается:
- Блядь. Какая «специальная операция»? Что, блядь, за перемога у вас? Что вы там ещё изобрели, уроды?
- Га? Так ми хочемо пидирвати атомну електростанцию. Миколайивську або Хмельницьку. Пидирвемо – и вси-вси в Йэвропи зрозумиють, яки москали падлюки. И вси-вси дадуть нам грошив для перемоги.
Куратор смотрит в чистые, незамутнённые глаза крокодильчика, пытаясь уловить в них хотя бы отблеск той искры, которую Господь вложил во всех своих тварей, у которых запланирован нейронный обмен. Куратор устал. За последние дни у него от постоянных фейспалмов посинела ладонь и сильно опух лоб.
Неожиданно для себя куратор вспоминает, как еще на заре своей деятельности, работая в резидентуре при американском посольстве в СССР ездил на экскурсию в Ленинград. Там, в Кунсткамере, он наблюдал множество причудливых искажений человеческой природы. Он смотрел на помещённого в большую стеклянную колбу анацефала и поражался диспропорциям, обрушившимся некогда на этот слабый организм. Сейчас куратор ловит себя на том, что выражение лица анацефала в банке было гораздо более осмысленным, чем у человека, сидящего напротив.
- Га? – спрашивает человек, сидящий напротив. – Яку пидривати, як ви гадайэте?
- Обе! – раздаётся сбоку решительный голос Гнедопыхина. Сегодня он при полном параде. На нём жовтые хипстерсие джинсики и на диво блакитная вышиванка. Ещё никогда он не был столь готов к борьбе с кремлёвским режимом.
- Обе взрывайте, братья-козаки! – говорит Гнедопыхин. – Только когда Европу накроет радиоактивным облаком она сможет пробудиться ото сна и понять, сколько зла несёт в мир путлерская рашка-парашка! Героям слава!
Куратор устало вытягивает из-за пазухи магнум и стреляет Гнедопыхину в лоб. Срикошетившая пуля сорок пятого калибра разбивает бутылку с остатками бурбона.
- Господи Иисусе… - куратор устремляет глаза в потолок. – Куда ж это мы вляпались-то?...
- Ну ладно, - ворчит Гнедопыхин, потирая переносицу. – Николаевскую, так Николаевскую.
- Га?
- Господи Иисусе…