Я не пойму, почему вы так защищаете людей, которые причастны к истреблению огромной части мирного населения Украины? Ну, вот ответьте, я этого не понимаю.

Жители советской деревни спасают свои пожитки из горящих домов, подожжённых советскими солдатами в рамках политики выжженной земли. СССР, Ленинградская область. Вторая мировая война. 21 октября 1941 года

Офицер панфиловской дивизии, герой Советского Союза Баурджан Момыш-улы в книге "За нами Москва. Записки офицера" (Момыш-улы Б. За нами Москва. Записки офицера. / Изд. 3-е, доп. — Алма-Ата: Казгослитиздат, 1962. — Тираж 60.000 экз.), вышедшей в Алма-Ате еще при коммунистическом режиме в 1962 году, пишет об отчаянии и гневе жителей сельских домов, сожженных красноармейцами. Надо понимать, что в такой редакции текст был допущен к печати жесткой коммунистической цензурой. На самом деле все происходило намного менее сентиментально...

"К нам приехал начальник артиллерии дивизии подполковник Виталий Иванович Марков. Видно, он еще переживал гибель своего боевого друга и соратника – Ивана Васильевича Панфилова, нашего комдива. <…>

– Знаете, – с грустью сказал он мне, – нам приказано оставить занимаемые позиции и отойти на следующий рубеж. И приказано сжигать все на пути нашего отступления...

– А если не сжигать? – вырвалось у меня.

– Приказано. Мы с вами солдаты.

– Есть, приказано сжигать все! – машинально повторил я.

Ночью запылали дома: старые, построенные еще дедами, почерневшие от времени, и совсем новые, срубленные недавно, еще отдающие запахом смолы. Снег таял от пожаров. Люди, что не успели своевременно эвакуироваться, протестовали, метались по улицам, тащили свои пожитки.

К нам подошла пожилая русская женщина, еще сохранившая былую красоту и стройность; пуховая шаль висела на ее левом плече, голова с серебристо-гладкой прической была обнажена. Губы женщины сжаты, грудь вздымалась от частого и тяжелого дыхания. Она не суетилась, нет – она была как комок возмущения. И это возмущение пожилой красивой и стройной женщины было страшно.

– Что вы делаете? – строго спросила она Маркова.

– Война, мамаша, отечественная, – ляпнул я.

– А наши дома, по-твоему, не отечественные? Какой дурак назначил тебя командиром? – крикнула она и со всего размаха ударила меня по лицу. Я пошатнулся. Марков отвел меня в сторону...

Деревня горела. Мы уходили, озаренные пламенем пожара. Рядом со мной шел Марков. Мы долго молчали. Меня душила обида: меня бабушка не била, отец не бил, а тут...

Я взглянул на Маркова – он показался совсем маленьким. С опущенной головой, он, видимо, все еще искал ответа на свое горе. Самое страшное горе то, которое молчит. Марков все время молчал. Позади нас слышался мерный звук приглушенных шагов. Батальон шел. Батальон молчал".