В ответ на:

---

В петровской политике обе альтернативные линии причудливо
переплетаются, и все же опора на государственную силу,
машину принуждения явно преобладает. Разумеется, Петру и в
голову не приходило хоть в чем-то ослабить государство, наоборот,
он стремился резко усилить его как главный инструмент
для решения национальных задач. В Европе издавна существуют
мануфактуры, заводы – нам нужны такие же. Однако там они
выросли на базе мелкой домашней промышленности и ремесла,
накопления состояний, предпринимательской инициативы,
свободного труда. Всего этого нет в России, и за несколько лет
это не создашь. Но можно попытаться взамен этого применить
государственное принуждение. Избранным государством фабрикантам
дают даровую рабочую силу, крестьян закрепляют
за заводом: столько-то дворов горнозаводских крестьян на горн,
столько-то на домну. С помощью высоких таможенных тарифов
устанавливают монопольные привилегии для государственных
заводчиков.
Довольно быстро выявляются негативные стороны такого метода
индустриализации, заводящие ее в тупик. Московские торговцы
жалуются на низкое качество производимых на крепостных
фабриках товаров, запретительно высокие цены, умоляют
разрешить свободную торговлю иностранными товарами. Правительственное
освидетельствование фабрик в 30-х годах XVIII
века показывает, что многие фабрики и заводы подложные, существуют
только на бумаге, владельцы пользуются предоставленными
льготами и привилегиями лишь «в свой карман». Реакция
в стиле последовательного государственничества: указ 1744 года
повелевает за низкое качество товаров и отсутствие усердия в развитии
производства «многих владельцев фабрик из фабрикантов
выключить».
Самое яркое наглядное свидетельство характера петровских
модернизационных усилий – увеличение государственного финансового
гнета. Расходы на содержание армии и флота, и в
1680 году весьма обременительные для слаборазвитой страны, к
концу его царствования возрастают в 4 раза, их доля в бюджете
увеличивается с 50 до 65 процентов. Параллельно, отражая государственный
активизм, начинают быстро увеличиваться расходы
на государственное хозяйство. В 1680 году они составляли лишь
4,5 процента бюджета, в 1725-м – уже 10 процентов.
Отсюда и налоговые преобразования. Вводится подушная подать,
ее объем к 1724 году почти в 5 раз превышает доходы от существовавшего
до нее подворного обложения43. Резко увеличены
объемы косвенного налогообложения. Основным инструментом
мобилизации ресурсов государством со времен монгольского завоевания
остаются податная община и принцип круговой поруки –
сильный тормоз экономического развития российской деревни.
При мощном налоговом гнете с постоянным перекладыванием его
на самых работящих, зажиточных общинников нет никакого смысла
в попытках вырваться из заведенного порядка, нет стимулов и
инициативы. Податная община консервирует аграрную отсталость,
а ведь сельское хозяйство – фундамент, основа национальной экономики.
При всем блеске военных успехов и технических усовершенствований
петровские реформы ярко обнажают самоедский характер
государственного ответа на европейский вызов: мощное
государство, высокие налоги, переобложение крестьянства, круговая
порука; в результате – медленное экономическое развитие.
Естественным следствием оплаченного огромной ценой рывка, в
котором страна потеряла до 20 процентов населения, стало вновь
нарастающее отставание от уходящей вперед Европы.
Есть и другая, до сих пор привлекательная сторона петровской
реформы – подчеркивание культурной общности с Европой,
резкое усиление влияния европейских социальных стандартов
и традиций. Все это делалось также методами грубого государственного
насилия. Но результаты оказались парадоксальными:
43 См.: Ляшенко П.И. История русского народного хозяйства. М., 1930.
государство насильственно сформировало независимые от государства
социальные группы. Это произошло, разумеется, не сразу,
но довольно быстро, в течение одного-двух поколений. Под
европейским влиянием дворянство начинает стремиться к независимости,
выбивает у государства все новые права и свободы.
Постепенно формируются хотя бы минимально независимые от
чиновника ячейки гражданского общества. Русский аристократ
середины XVIII века чувствует себя куда естественнее при французском
дворе, чем при османском. Европейское влияние видно
и в распространяющемся представлении о гражданских правах
(естественно, в форме прав дворянства), и в крепнущем убеждении
в незыблемости частной собственности (также, естественно, в
первую очередь дворянской).
В основе развития послепетровской «евразийской» России
лежало глобальное противоречие, которое прошло сквозь всю
русскую историю XVIII–XX веков и с балластом которого мы
входим и в XXI век. Выдавая нужду за добродетель, это противоречие
гордо назвали «особым», «мессианским» путем, в то время
как в действительности здесь была (и осталась) то явная, то скрытая
борьба между двумя путями при невозможности выбрать один
из них.
В трещину этого противоречия свалилась царская, затем коммунистическая
империя. Над этой трещиной мы и сегодня строим
здание новой России.