Близко знавший Ленина Г.Соломон, автор изданной в Париже в 1931 году книги ╚Ленин и его семья (Ульяновы)╩... воспроизводит разговор с ним вождя вскоре после октябрьского переворота: ╚...я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!... И против контрреволюционеров, кто бы они ни были... у меня имеется товарищ Урицкий!... ха-ха-ха, вы, вероятно, его знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..╩ И глаза его озарились злобным, фанатически-злобным огоньком. В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного человека... Какое-то безумие тлело в нем╩.
Облик кадавра незадолго до смерти, наверно, выразительнее всего изобразил писатель Н.Брешко-Брешковский: ╚Пухлый, обрюзглый, с лицом дегенеративного азиата, Ленин никогда не был красавцем, но сейчас изгрызаемый, точнее, догрызаемый последней, судорожной хваткой сифилиса, он был отвратителен. Он, желавший, чтобы вся Россия ходила на четвереньках, сам превратился в животное, в разлагавшуюся падаль. Печать чего-то тихого, идиотского, заклеймило весь его облик. Он улыбался, как идиот, и левый, перекошенный угол рта все время точил слюною, цеплявшуюся вожжою за реденькую, ледащую калмыцкую бороденку. Он уже не мог говорить по-человечески. С губ срывалось какое-то бульканье, и нельзя было разобрать ни одного слова. Ни одной человеческой мысли, и, вообще, ничего человеческого в узеньких, мутных, заплывших глазках╩. [Н. Брешко-Брешковский. Мировой заговор. София, 1924.]
Бог лишил его разума и языка. Оставил этому чудищу лишь несколь-слов: ╚вот-вот╩, ╚иди╩, ╚вези╩, ╚веди╩, ╚аля-ля╩, ╚гут морген╩. С таким лексиконом уже нельзя было отдавать людоедских приказов.