Не буду изменять своему репертуару:
"Какой русский не любит быстрой езды Штирлица на мерседесе в Швейцарских Альпах?
Коммунист узнает в коттедже Штирлица партийную дачу; в четвертом управлении РСХА -- первый отдел Минздрава; в чужой стране -- свою.
Интеллигент учится у Штирлица пить коньяк в тоталитарном государстве и без вреда для души дружить с людьми, носящими оловянный череп на фуражке.
Матвей же чувствовал к этому симпатичному эсэсовцу средних лет то самое, заветное, что полуграмотная колхозница-сестра питает к старшему брату, ставшему важным свиномордым профессором в городе; и сложно было сказать, что сильней поддерживало эти чувства -- зависть к чужой сытой и красивой жизни или отвращение к собственной. Но даже не это было тем главным, за что Матвей любил Штирлица.
Штирлиц до странности напоминал кого-то знакомого -- не то соседа по лестничной клетке, не то мужика из соседнего цеха, не то двоюродного брата жены. И отрадно было видеть среди богатой и счастливой вражеской жизни своего -- братка, кореша, который носил галстук и белую рубашку под черным кителем, умно говорил со всеми на их языке, и был даже настолько хитрее и толковее всех вокруг, что ухитрялся за ними шпионить и выведывать их главные секреты. Но все же и это было не самым главным.
В конце -- этого в фильме не было, но подразумевалось всем его жизнеутверждающим пафосом -- в конце Штирлиц вернется, наденет демисезонное пальто фабрики им. Степана Халтурина и ботинки "Скороход", и встанет в одну из очередей за пивом, что светлыми воскресными днями вьются по многим из наших улиц, и тогда Матвей окажется рядом, тоже в этой очереди, и уважительно заговорит со Штирлицом о житье-бытье, и Штирлиц расскажет о зяте, о резине для колес, а потом, когда уже выпито будет по два-три пива, в ответ на вопрос Матвея он солидно кивнет, и Матвей выставит на стол бутылку белой. А потом свою поставит Штирлиц..."
Виктор Пелевин. Музыка со столба