Люся спала, и было видно, что она спит, про старуху сказать это никто бы не взялся. Надя взглянула на свекровь и скорей отвела глаза, а Варвара и посмотреть испугалась, стала теребить Люсю. Люся проснулась сразу и сразу вскочила, раскладушка от её толчков отъехала в сторону.
- Что? - спрашивала Люся. - Что?
Варвара приготовилась плакать:
- Не знаю. Сама не знаю. Ты погляди.
Приходя в себя, Люся пригладила руками волосы, надела халат, лежавший рядом на табуретке, и подошла к матери. Уже научившись распознавать жизнь, она подняла старухину руку и тут же уронила её, отшатнулась: старуха вдруг тонко и жалобно простонала и опять застыла. Варвара запричитала:
- Матушка ты моя, матушка-а! Да открой же ты свои глазыньки-и!
Прибежал в кальсонах Михаил, спросонья не понял:
- Отмаялась? Ох, мать, мать... Надо телеграмму Володьке отбить.
- Ты что?! - остановила его Надя. - Ты почему такой-то?
Люся, нащупав у матери пульс, облегчённо сказала:
- Жива.
- Живая?! - Михаил повернулся к Варваре, вскипел: - Какую холеру ты тогда здесь воешь, как при покойнике? Иди на улицу - Нинку ещё разбудишь! Завела свою гармонь.
- Тише! - потребовала Люся. - Идите отсюда все.
Сама она ещё до еды, пока Надя жарила картошку, села замётывать на новом платье петли и пришивать пуговицы, которые тоже привезла с собой из города.
Варвара со слезами пошла в баню, растолкала Илью:
- Живая наша матушка, живая.
Он заворчал:
- Живая - так зачем будишь?
- Сказать тебе хотела, обрадовать.
- Выспался, тогда и сказала бы. А то в рань такую.
- Да уж не рано. Это туман.