«Еретики» живут «по образу евреев», говорит Игнатий, разносят «ложное учение», «старые басни, которые никуда не годятся». «Кто ими замарался, угодит в негасимый огонь», «тотчас же умрет» Лжеучителя также «умирают в своей драчливости». «Я предупреждаю вас о бестиях в человеческом образе». Этот св. епископ, который сам себя считает «зерном Бога», «проникающую в сердца кротость» (Хюммелер) которого и «старинный — язык» (кардинал.

Виллебрандс) восхваляют даже в XX-м столетии, первым вводит слово «католический» — сегодня вероисповедание 700 миллионов христиан, хотя уже Пьер Бейль (1647–1706), один из самых честных мыслителей не только своего времени, пишет и доказывает, «что каждый порядочный человек должен бы рассматривать как оскорбление называться католиком».

Около 180 г «против ересей» бушует св. Ириней, лионский епископ. Он «первый отец церкви», так как первым предложил и теологически истолковал понятие католической церкви, но он же был первым, кто «как личность» начинает «превращение еретика в дьявола», кто «объявляет другое убеждение сознательным злом» (Кюнер).

Ириней, как вскоре многие великоцерковные авторы, атакует прежде всего гностицизм, одного из опаснейших врагов христианства. Он представлял еще более жесткий, еще более пессимистичный дуализм, был явно старше, если даже его происхождение темно и многое до сих пор оспаривается. Но распространился он ошеломляюще быстро и в приводящем в замешательство многообразии. И так как при этом многое было заимствовано и из христианской традиции, церковь считала гностицизм в целом христианской ересью и боролась с ним, не сумев, правда, «обратить» ни одного — единственного главу гностических школ и сект. Некоторые же гностики в силу личного превосходства, отмечает католик Эрхард, действовали «на членов христианской общины магически» Католицизм же, начиная примерно с 400 г, систематически уничтожал богатую литературу этой религии. Даже в XX-м столетии (когда в 1945–1946 гг. в Наг-Хаммади, Северный Египет, обнаружили целую гностическую библиотеку) со стороны клерикалов шла клевета в адрес гностицизма — «просочившийся яд», «ядовиты очаги», которые были «уничтожены» (Баус)

Ириней бичует «химеры» гностиков, «коварство их обмана и зло их заблуждений». Он обзывает их «шутами и пустыми софистами», людьми, которые «дали волю безумию», «неотвратимо спятили». Да, этот святой, «едва ли достаточно высоко» (Камелот) оцененный в своем значении для теологии и церкви, в своем главном труде причитает по поводу болезни «еретиков». Однако «Она уходит когда-нибудь, с трудом и с каждым воплем и криком боли» Особенно клеймит отец церкви гедонизм своих противников Маркосианы, продвинувшиеся вплоть до долины Роны, где Ириней с ними познакомился, говорят, охотно обольщали знатных и богатых женщин (которые, конечно, католикам тоже всегда были милее чем оедные) Верно, некоторые гностики были распутниками, другие — суровыми аскетами. Но Ириней снова и снова настаивает на их нецеломудрии «Самые изощренные», — утверждает он, — делают «все запретное без стыда, безмерно предаются телесным усладам тайно бесчестят женщин, которым преподают свое учение». Гностик Марк, который преподавал в Азии, где он якобы имел половые сношения с женой дьякона, имеет «в защитниках маленького демона», он «предтеча антихриста», субъект, который «совратил многих мужчин и не меньше женщин», «Многие их странствующие проповедники тоже совратили немало женушек» Священники Симона и Менандра тоже служат «чувственным удовольствиям», «употребляют заклинания и заговоры, употребляют любовные напитки». Так же как и приверженцы Карпократа. И даже самого этически безупречного Маркиона Ириней обзывает «бесстыдным и богохульным» «Будем не только указывать, но и со всех сторон уязвлять дьявола».

На пороге III-го столетия для Климента Александрийского «еретики» — люди, которые «все обманывают», «совершенно плохие люди», неспособные «различать между истинным и ложным», не знающие, естественно, и «истинного Бога» и опять же чудовищно сладострастные. Они «предаются похоти и насилуют значение Писания в духе своих собственных вожделений». Они «искажают», «злоупотребляют», «насилуют», короче Климент, почитаемый и сегодня католическим миром за свою «духовную широту и понимающую доброту», называет инаковерующих христиан просто теми людьми, которые не знают ни «божественного установления», ни «заветов Христа», «для вида боятся Господа, но грешат и поэтому становятся подобными свиньям» «Именно так, как если бы кто-нибудь из людей превратился в зверя происходит с теми, кто пренебрежительно попирает церковные заветы»

«ЗВЕРИ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОБЛИКЕ» III-го СТОЛЕТИЯ (ТЕРТУЛЛИАН, ИППОЛИТ, КИПРИАН)К началу III столетия Тертуллиан из Карфагена, сын младшего офицера и одно время адвокат в Риме (где он, по собственному признанию, испил чашу радостей до дна), пишет «Предписание против еретиков» — и вскоре после)того на последние два десятилетия сам становится «ерети ком», монтанистом и острейшим на язык главой собственный партии тертуллианистов. В своем же «Praescripcio» насмешливый и остроумный, владеющий всем регистром риторики тунисец еще «доказывает», что католическое учение изначально и потому истинно, каждая же ересь — новшество, «еретик» не христианин, его вера, напротив, заблуждение, без достоинства, авторитета, воспитания (Позднее полемист по темпераменту с той же остроумно-яростной речистостью клеймит католиков, чьи институциональные церковные понятия он же выработал, чье учение о грехе и милости, крещении и покаянии, чью христологию и догмат триединства он подготовил, — само понятие триединства идет от него). Правда, еще церковнопослушный, даже названный основателем католицизма, он настойчиво предупреждает любой спор с «ересью». Он не принесет ничего кроме «расстройства желудка или мозга». Он категорически отрицает даже сочинения «еретиков». Они бросают «святое собакам, а жемчуг, пусть не настоящий, свиньям». Сами они «извращенные умы», «фальсификаторы истины», «хищные волки» Тертуллиан «знает только борьбу, противник должен быть повержен» (Кеттинг).

В это самое время Ипполит, первый антиепископ Рима, обрабатывает в своем «Refutatio»[76] 32 ереси, из них 20 — гностических. Изо всех ересиологов предконстантиновского времени он сообщает по большей части о гностиках и — никакого собственного знания о них. Он использует эти «ереси» лишь для того, чтобы пристреливаться к своему собственному противнику, римскому епископу Каллисту и «ереси» «каллистианства».

По Ипполиту, который однажды высказался, что хотел бы избежать видимости страсти к ругани, многие «еретики» опять же не что иное как «мошенники, полные глупости», «наглые невежды», специалисты по «колдовству и заклинаниям, любовным напиткам и способам совращения» «Симон истолковывает закон Моисея как бессмысленный и злонамеренный» Наасены образуют «очаг несчастья для всех» Енкратиты «есть и остаются раздутыми». Ператские секты «абсурдны», «глуповаты» Монтанисты «увлекаются женщинами»; их «многочисленные глупые книги» «невыносимы и гроша ломаного не стоят» Докеты представляют «путанную ненаучную ересь».

И даже самоотверженный, этически высокочтимый Маркион всего лишь «плагиатор», «упрямый спорщик», «еще более помешанный», чем другие, еще «большего бесстыдства», его «школа полна абсурда и собачьей жизни», «безбожная ересь» «Маркион или одна из его собак», пишет антиепископ, святой и патрон лошадей Ипполит и утверждает наконец, «что лабиринт ересей» надо «разрушать не насилием», а «силой правды».

Беспощадную борьбу против инаковерующих ведет около середины III столетия и св. епископ Киприан, творец нацистского лозунга «дьявол — отец евреев» (стр. 111) и уже типичный надменный представитель своего цеха. Ведь он уже требует, чтобы перед епископом «вставали, как когда-то перед языческими идолами», — хотя Христос в Евангелии от Иоанна говорит «Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу?.».

Для Киприана его христианские противники, подобно евреям и язычникам, тоже одержимы дьяволом, «ежедневно неистовыми голосами» они «все» доказывают «свое ядовитое безумие». В то время как каждое католическое послание «дышит кроткой невинностью», разглагольствования предателей веры и борцов с католической церковью», «бесстыдных приверженцев еретического разложения» изобилуют «какими-то лающими бранью и оскорблениями», сами они погрязли в «разгорающемся и все больше вырождающемся разладе», «в разбое и преступлениях».

Киприан упорно настаивает примерно в 69 посланиях на том, что «еретик» был «врагом мира нашего Господа» «что еретик так же как отпавший все вместе лишены Святого духа», «что вине и наказанию подвергаются все, кто объединился в гнусной дерзости с отпавшими против предстоятелей и епископов», что они «все без исключения наказаны», что они «потеряли всякую надежду», все «низвергнуты в величайшую пропасть», что каждый этот дьявол «идет к гибели». С «еретиками», доказывает святой ссылками на часто эксплуатируемый Ветхий Завет, ни в коем случае нельзя «есть хлеб и пить воду», никогда нельзя «делить земную пищу и мирское питие», не говоря уж о «приносящей исцеление воде крещения и небесной милости». И Новым Заветом донимает он «еретика нужно избегать, как «обращенных, самих себя приговоривших грешников».

Епископ Киприан не терпит никаких контактов с инакомыслящими христианами «Разделение распространяется на все сферы жизни» (Жирард) Для Киприана, который непрестанно твердит о «настоящих хитростях еретиков» (Кирхнер), католическая церковь все, а все другое в основе ничто. Он славит церковь как запечатанный источник, как запертый сад, как полноводный рай, как «мать» снова и снова, от которой правоверные хотят отторгнуть лишь «упрямый сектантский дух и еретические искушения», правоверные, которые кажутся то «спутанными и блуждающими овцами», то «покрытыми славою, бравыми воинами», «военным лагерем Христа», во всяком случае, людьми, которым он обещал возвышение к небесному блаженству, и на вечные времена показ мук их преследователей. Но каждый, кто не в церкви, должен умереть от жажды, так как он стоит (почти непрерывно повторяющееся слово) «снаружи» (foris) ужасное место, где все кажется пустым, фальшивым, и тот, кто стоит «снаружи» почти что мертв «Снаружи» отклоняется «свет мраком, вера неверием, надежда отчаяньем, разум безумием, бессмертие смертью, любовь ненавистью, правда ложью, Христос Антихристом» «Снаружи» бедствует и гибнет каждый, «снаружи» все без исключения не крещены, просто политы водой, запачканы, — не лучше язычников Киприан не имеет ничего общего с «еретиками», схизматиками, среди которых он совершенно не распознает ни Бога, ни Христа, Святого Духа, ни веры, ни церкви Все они враги для него — alieni, profani, haeretici, schismatici, aduersarii, blasphemantes, mimici, hostes, rebelles, короче, все вместе они антихристы.

Но это остается обычной тональностью в межконфессиональных отношениях. В то время как собственная церковь оценивается как «лазарет», «полноводный рай», учение противника — «бессмысленное, путанное», «бесстыдная ложь», «колдовство», «болезнь», «глупость», «грязь», «чума», «блеяние», «дикий вой» и «тявканье», «сновидение и бабьи сплетни», «величайшее безбожие» Христианские конкуренты постоянно «самодовольны», «ослеплены», «мнят себя выше других», они — «атеисты», «дураки», «лжепророки», «первенцы сатаны», «рупор дьявола», «звери в человеческом облике», «выплевывающий яд дракон», «сумасшедший» (здесь, однако попутно свершается даже заклинание против них) «Еретики» всегда также нравственно подозрительны, они опустившиеся, «кутилы», «обожающие» свою «утробу и чувствующие исключительно плотски», думающие только «об удовлетворении своего желудка и более глубоко расположенных органов».

В IV столетии, однако, когда последовали все новые расколы, когда секты, схизмы, ереси проявляли все большее самосознание, самостоятельность, антиеретические вопли становились все резче, агрессивнее, борьба против всего некатолического все больше обосновывается и юридически, дело доходит прямо-таки до патологической агитации и действиям, к форменному «заболеванию» (Кафан).

В IV столетии св. Пахомий, основатель первого христианского монастыря (около 320 г) и первый создатель монастырского — коптского — устава, ненавидит «ересь» как чуму «Генерал-аббат», который пишет свои послания частично тайнописью, узнает «еретиков» уже по запаху и разъясняет «Каждый человек, читающий Оригена, скатывается в бездну ада» Все труды этого крупнейшего предконстантиновского теолога (сам фанатик Афанасий защищал его как высокоученого и прилежного) Пахомий бросил в Нил.

В IV столетии епископ Епифаний из Саламины — иудейский ренегат и фантастически злобный антисемит — предупреждает в своей «Аптечке» (Panazion) о 80 «ересях», даже уже о 20 дохристианских. При этом каждая «ересь» возбуждает святого так сильно, что небольшое количество правого смысла, которое ему отпустила природа, от отвращения еще больше съежилось Его пламенное заступничество за церковь находится, однако, в обратной пропорции с его разумом, — что сегодня не оспаривается, но не оста новило св. Иеронима, его соратника, назвать однажды Епифания «patrem paene omnium episcoporum et antiquae reliquiae sanctitas[77] также как и Второму Нисскому собору (787 г) присвоить ему титул «патриарха ортодоксии».У всех культов и религий есть одна небольшая проблема. Она заключается в отсутствии бога как такового, а также любых косвенных признаков его существования.

Можно предполагать, правда, что Констанций II сослал Илария едва ли по религиозным причинам, а из-за политического «crimina».[78] Но как раз эта ссылка на Восток (356–359 гг.) — для ариан настолько тягостная, что они добились отправки «нарушителя спокойствия на Востоке» обратно на родину, — дала ему досуг для полного завершения его главного труда против них двенадцатикнижия «о триединстве» Меж нагоняющей тоску тарабарщиной страницы заполнены оскорблениями. А именно «Для порчи господствующего рода не так гибельно внезапное опустошающее уничтожение городов со всеми их жителями(!) как эта пагубная ересь», «церковь, которая есть община антихриста».

Иероним был настолько удивлен, что собственноручно переписал опус Илария, Августин славит автора как могучего защитника церкви, Пий IX в 1851 г возводит его в учителя церкви, теперь святого извлекают из ножен при кроплении во время крещения и троицы, в борьбе христиан против сатаны, против «злобы и глупости», «скользких извивов змеиного пути», «яда лицемерия», «скрытого яда», «предрассудков лжеучителей», их «лихорадочной температуры», «эпидемии», «болезни», «смертельных выдумок», их «волчьих ям», «силков», их «грубых безрассудств», «лживого применения их слов».

Так очаровательно заполняет страницы Иларий — «каждая фраза вызывает нерасположение», «первый догматик и именитый экзегет Запада» (Алтанер), у которого «правоверное» исследование обнаруживает «прямо-таки бросающийся в глаза прогресс кругозора», «одаренность и благосклонность», как, впрочем, у «каждой сильной и самостоятельной личности католической церкви» (Антвейлер) — таким образом заполняет Иларий двенадцать томов «De trinitate», «лучшего антиарианского труда» (Анвандер) Монотонный поток ненависти прерывается лишь утомительным разъяснением, лучше сказать затемнением «троицы», довольно сложной материи, сам св. учитель церкви стоит не на почве догмы. Напротив, в следующем главном труде, «De sinodis», он ратует за евсевианскую теологию, то есть за связь восточного «homoiusios»,[79] соответствовавшего арианским представлениям, с «homousios»[80] Запада.

Оставаясь в собственной церкви (381 г) без взаимной любви, подозрительная личность, тем не менее, он непрерывно кричит: «Какая еретическая неясность и глуповатая философия» «О, порочное заблуждение безнадежного образа мыслей. О, глуповатая дерзость слепой безбожности» «Ты, бессильная глупость еретического безбожия, что возразишь ты во лжи безрассудному духу?» — и при этом «деловито соответственно дару Святого Духа дал представление о вере в целом».

Напротив, охотно верят признанию учителя церкви Иеронима (состоятельного, из хорошего католического дома), «что я никогда не щадил еретиков, что это было моей сердечной потребностью, враги церкви становились как бы моими врагами» Действительно, Иероним так горячо участвовал в борьбе с «еретиками», что язычники при нем за крывались одеждой, само собой, пример, — из книжонки о прославляемой им девственности Святой, явно еще более чувственный, чем в дни похотливой юности, обратил взор на Евстохию, юную римлянку из старой знати, семнадцатилетнюю, свою ученицу, «приверженницу», натурально, святую тоже (ее праздник 28 сентября), которую Иероним, согласно его современному биографу, теологу Георгу Грютцмахеру, «познакомил со всей грязью и всеми пороками» — «отвратительно».

Но в то время как Иероним раскалялся против «еретиков» до белого каления, при случае и сам называемый «еретиком», он ворует как литератор, где может, и одновременно пытается произвести впечатление своей начитанностью. Так, он почти буквально списывает Тертуллиана, не называя его. Или получает все свои большие медицинские познания у великого язычника Порфирия, опять же без всякого указания на это Часто открывается «отвратительная лживость Иеронима» (Грютцмахер).

Это звучит еще мягко в его святейших устах, когда он Оригена, у которого одновременно «бесстыдным образом списывает», которого «обкрадывает со всех сторон» (Шнейдер), однажды обвиняет просто в «богохульстве»; когда он обзывает Василида «старейшим, в своем невежестве выдающимся еретиком», Палладия — «человеком низких убеждений» Уже отчетливее проявляется тональность этого человека, когда он оскорбляет «еретика» как «двуногого, пожирающего чертополох осла» (и молитву евреев, для него лишь недочеловеков, он называет ослиным криком), когда он сравнивает инакомыслящих христиан со «свиньями» и «убойным скотом для ада», когда он вообще не называет их христианами, но — «дьяволом» «Omnes haeretici christiani non sunt Si Christi non sunt, diaboli sunt».

Этот высокосвятейший церковный учитель, которого рассмотрим здесь несколько обстоятельней (так как чисто теологический писатель не стоит, в отличие от церковных политиков Афанасия, Амвросия и Августина, отдельной главы), вступает во вражду, на время или навсегда, даже острую, с людьми собственного лагеря. Например, с патриархом Иоанном Иерусалимским, которого Иероним и его монахи в Вифлееме преследовали годами. Или, еще в большей мере, с Руфином из Аквилеи, причем каждый раз, по крайней мере на переднем плане, речь шла об Оригене.

Ориген, чей отец Леонид нашел мученическую смерть в 202 г как и он сам, отказавшись отречься, был предан при.

Деции, пыткам, умер около 254 г (примерно в 70 лет). Нет уверенности, была ли смерть следствием пыток. Но совершенно уверенно Оригена причисляют к самым благороднейшим христианам вообще.

Ученик Климента Александрийского представлял в свое время христианскую теологию на всем Востоке. И еще долго после смерти его высоко ценили многие, пожалуй, большинство именитых епископов Востока, среди которых учителя церкви Василий и Григорий Нисский, которые совместно составили антологию из его трудов, «Philokalia» Осыпают его, однако, похвалами католические теологи и сегодня вновь, и, можно предполагать, церковь в общем и целом давно сожалеет о давнем обвинении в ереси.

В античные времена из-за Оригена почти постоянно шел спор, причем верой часто лишь прикрывались, по меньшей мере, в 300, 400 гг. и середине VI столетия, когда император Юстиниан в 553 г проклял в эдикте девять работ Оригена при согласии — вскоре — всех епископов империи, особенно патриарха Меннана Константинопольского и папы Вигилия Двигала властителем (церковно) политическая причина попытка объединить вновь теологически расколотые Грецию и Сирию в общей ненависти к Оригену.

Пик споров вокруг Оригена в 400-м относится к напряженной проповеднической дуэли между епископами Епифанием Саламинским и Иоанном Иерусалимским в тамошней кладбищенской церкви в 394 г, которая втянула Иеронима в жесткий конфликт с церковным писателем Руфином из Аквилеи.

Руфин, монастырский священник, который жил шесть лет, до 377 г, в Египте, потом как отшельник близ Иерусалима прежде чем он, спасаясь бегством от вестготов Алариха, вернулся в 397 г в Италию и умер в Мессине в 410 г, был со времен своих студенческих лет в дружбе с Иеронимом и, подобно ему, восторженным переводчиком.

Оригена. Но во время нового спора Руфин, вопреки жалкому лавированию и ортодоксальному вероисповеданию перед папой Анастасией, отстранился от Оригена меньше, чем Иероним, который, однажды воодушевленный св. учителем церкви Григорием Нисским, Оригена превоз — носил. Но как только его начали обвинять в ереси, Иероним, всегда со страхом думавший о новейшей правоверности, тотчас сменил фронт. Теперь он клеймил Оригена, более того, бичевал спиритуалистическое учение об уничтожении тел «как ужаснейшую из всех ересей», причем он, наихудший, обычно поступал так, будто он всегда проклинал Оригена.

«Земля породила многочисленных чудовищ, — начинает свою атаку Иероним — Лишь Галлия еще не знала своего чудовища. И тут внезапно появляется Вигилантий, или, лучше сказать, Дормитантий,[82]чтобы своим нечистым духом бороться с Духом Христа». И тут он ругает Вигилантия потомок «разбойников и сбежавшейся толпы», «разложившийся дух», «человек с перекрученной головой, достойный гиппократовой смирительной рубашки», «ночной колпак», «трактирщик», «змеиный язык», «клеветник». Он приписывает ему «дьявольские уловки», «вероломный яд», «богохульство», «необузданную хулу», «алчность», «пьянство», утверждает, что тот «отец Бахуса», «погряз в нечистотах», держит «вместо крестного знамени походный знак дьявола». Он пишет «живущая собака Вигилантий» «О ты, чудовище, с которым нужно покончить!» «О позор! Неужели епископы сообщники его святотатств». Он шутит «Но ты спишь бодрствуя и пишешь во сне». Он говорит с пеной у рта, что Вигилантий его книги «порвал, храпя в пьяном угаре», выплевывая «из бездны своего нутра навозные нечистоты». Он демонстрирует возмущение бесстыдством Вигилания. Он-де при неожиданном подземном толчке выскочил из своей монастырской кельи голым. Друг Евстахия знает также, что «ночной колпак дает волю их похоти и природный жар плоти удваивает своими советами, или, лучше сказать, погашает в постели с женщиной. В конце концов мы больше ничем не отличаемся от свиней, не остается никакой дистанции между нами и неразумными зверьми, между нами и лошадьми» и так все далее.

Столь же грубо полемизирует Иероним и против работавшего в Риме монаха Ионивиана.

Иовиниан эволюционировал от радикальной аскезы на воде и хлебе к несколько более миролюбивому образу жизни и представлял нашедшую отклик, им самим библейски обоснованную точку зрения, что постничество и девственность не являются особенной заслугой, девушки не лучше замужних женщин, разрешавшую повторный брак и тем самым небесные блага делавшую равными для всех Иероним, напротив, исходил из Нового Завета, согласно которому брак христиан, который он, конечно, не мог в силу обстоятельств совершенно отвергнуть, должен быть фиктивным браком «Если мы воздерживаемся от половых сношений, то тем самым сохраняем женщине честь. Если мы от этого не воздерживаемся, то очевидно вместо оказания чести ей делаем обратное — оскорбляем ее». Но сам он, неистовый глашатай монашеского идеала, ругал Иовипиана таким образом, что его римский друг, Домнио, прислал ему целый список шокирующих мест памфлета то ли для улучшения, то ли для разъяснения, да что там, сам инициатор обеих книг «Против Иовиниана», Паммахий, пасынок подруги Иеронима Паулы, скупил в Риме все экземпляры и изъял их из обращения Опять же знаменательно Иероним осмелился катапультировать свой трактат против Иовиниана лишь после того как его в начале девяностых годов IV столетия отлучили два собора собор в.

Риме при епископе Сирицие и собор в Милане при Амвросии, которому со своей стороны трезвые взгляды Иовиниана показались лишь «диким ревом» и «тявканьем». И хотя Августин тоже издавал запах этой «ереси», он аппелировал к государству, допуская возможность для большей доказательности своих тезисов выпороть монаха свинцовой плеткой и отослать со товарищи на далматский остров «То не жестоко, что делают перед Богом с благочестивым сердцем», — писал Иероним.