А ты мне построил тот дом, и балкон словно аистом свит,
Из кружев железных гнездо, и наивно птенцы сосулек
Ледяные клювики тянут к земле...Не язви,
Я знаю, не усидеть на земле и на небе - двух стульях,
Что звезды-пылинки с космических тумбочек сдули,
Я знаю!, что эту Москву не для нас обустроил Свифт...
***
Я не могу ее забыть. Ее наивные, глубоко посаженные окна в выцветшей облупившейся оправе, тряпочки, мило подвешенные с них за неимением балконов. Тонкие сбитые пальчики полинялых ступенек, зоркие проницательные стены. Пять этажей ослепительной, беззащитной красоты, одетой в изящные тополя и клены. Дома очень редко умирают своей смертью. Обычно нас забивают до смерти. Приползает железное чудовище и начинает лупить по стенам. Сначала выливается кровь. Задолго до прихода Чудовища. Эритроциты, Лейкоциты, деревянные печёнки с ящиками, разномастные органы, ткани, с ножками и без, все внутренности, предчувствуя скорую гибель, выливаются из тела. Перетекают в другие тела. Все дома- родственники, связанные единым кровообращением. Моя кровь может перетечь в другой дом, а его – в мой. Частицы поднимаются по лестницам, попадают в лифтожелудки, перевариваются, а после появляются в окнах. Я вижу стенами, а не стеклами. Те из нас, кто достиг Познания, видят внутренними стенами, но я еще слишком молод. Я подобных мудрецов никогда не встречал, мне о них Дедушка Гастроном рассказывал, что читал о них на асфальте, но тоже никогда сам не видел.
Только однажды, в тот миг, когда от Нее, от моей пятиэтажной девочки не осталось ничего, кроме свалки (я помню тот миг, когда последняя живая стенка надломилась и упала замертво), я сумел посмотреть себе внутрь, на одно мгновение. На последнем, семнадцатом, этаже. Я увидел, как Частица, шатаясь, залезла на подоконник, высунулась из окна, а потом прокатилась по внешней стене. Я заплакал, да. По своей девочке. Кровь притекла к тому месту, куда упала Частица, и они унесли ее в какие-то другие артерии. Я не следил более. Но и заплакать больше не сумел. Весь наш мир – большой организм. Кровь льется по улицам. Мы – часть Вселенной. Но я не могу соединиться с Ней всё равно. Моя кирпичная душа Ее не в состоянии объять.
Прошло время, боль потихоньку отступила, остались только светлые воспоминания. Я взял себе на крышу ее крылатую Частицу, которая создает гнездо и порождает новые частички. Она меня греет. Мои трубы, мои протоки, мои лифты и комнаты. Глупо любить кровинку, бездушный элемент умершего здания. Но у меня не получается иначе, ведь эта Частица прилетела из Нее. Я вспоминаю наши разговоры, ветер переносил от моей стены к ее наши слова любви и радости. Она говорила:
-- Ты такой большой, -- и тянула кленовые ветки в мою сторону. Выделяла из дверей горстки Частиц, которые немедленно неслись в мой двор. Так мы становились ближе.
Я часто вспоминал с ней про дедушку-гастронома, который снесли, когда я был еще совсем зеленой новостройкой. В то время мы с моей Пятиэтажкой еще не общались, хотя она стояла тут всегда, как я себя помню. Тогда у меня были другие интересы, я дружил с хулиганистой общагой, мы напивались с ней дождем и блевали мебелью из окон. Дедушка учил, что такие штуки называются мебелью.

--Дедушка рассказывал мне всегда одну и ту же сказку, -- говорил я своей милой долгожительнице- Пятиэтажке, сохранившей юность и свежесть, вечно молодой, победившей старость -- Про Великий Дом, который освободился от ига фундамента, выбрался из земли, и теперь летает по миру. Дедушка уверял, что если Великий Дом пролетит мимо меня, и осенит меня своими большими лестницами, ставшими крыльями, то я спасусь и никогда не умру. Милая, давай будем вместе молиться Великому Дому, чтобы Он посетил нас.
-- Давай. Я придумала, как молиться… Повторяй за мной, Высотный. Ммм… -- она загудела Частицей на колесах, возле одного из своих подъездов, в знак задумчивости, --Великий Дом, смилуйся над нами, грешными домами, научи наши лестницы быть крыльями. Правильно?
-- Ты необыкновенная пятиэтажка, у тебя святая душа, знающая молитвы.
-- Хорошо бы. Ведь тогда Великий Дом меня услышит, и мы освободимся и тоже полетим. И никогда не умрем.
Но Великий Летающий Дом ее не услышал. И она умерла. С тех пор я больше Ему не молюсь. Но без молитв мне почти также тоскливо, как и без моей Пятиэтажки.

…Недалеко от меня на днях построилась очень визгливая дамочка. Каждый день, а особенно в воскресенье она взяла моду будить окрестные дома своим оглушительным звоном. А вид у нее какой-то уж совсем неприличный. Вульгарный и кричащий наряд. У нее три головы, на которых она носит золотые безвкусные шапки с аляповатыми крестиками, к тому же. Однажды я не выдержал и закричал ей чуть ли не ураганным ветром, размахивая антеннами от накопившегося раздражения:
-- Хватит орать! Все еще спят, между прочим!
И вдруг она ответила, низким, дубовым голосом, слабо отряхивая платье близстоящего дерева от желудей и желтых курчавых листиков. Жеманная модница.
-- Не спите, бодрствуйте. Ибо не знаете, когда придет Отец ваш Небесный.
-- Эй ты, -- обозлился я и еще пуще замахал антеннами, -- Надоела со своими кривляниями. У нас эпидемия осени, а ты про своих Отцов. Я тоже одному небесному верил, но он никого не спас.
-- Не в языческого истукана ли ты верил? Будь ближе к людям, населяющим и построившим тебя.
-- Меня подъемный кран построил. Как и всех. И тебя тоже он же.
-- Подъемный кран – лишь средство, -- как ни в чем не бывало парировала тупая религиозная фанатичка, и еще громче зазвенела своими глупыми сережками, -- Им управляют живые создания, которые тебя населяют, в тебя входят, и из тебя исходят. Маленькие живые создания построили большие дома, и вдунули в них душу.
Этот пафосный слог взбесил меня еще больше звенящих беспрестанно сережек.
-- Говори нормально, не юродствуй. Те, кто в меня входят и из меня исходят, -- я сделал акцент на старомодное слово затем, чтобы выказать насмешку и презрение, – это обыкновенная строительная кровь, носящая питательные микробы по органам и тканям. А живые только дома, и больше никто. Что ясно даже деревенской избушке. Поэтому замолчи и дай поспать.
-- Как вы слепы… -- протянула занудная фифа, и позвенев напоследок, наконец заглохла и, видимо, заснула.
***
Великий Дом прилетел ночью. Когда стены мои уже начали слипаться от темноты и выключать оконное освещение.
Там в небе, далеко-далеко иногда пролетают крылатые Частицы. Но я думал раньше, что они такие же, как и все остальные. Самое удивительное – выяснилось, что Великих Летающих Домов – много, а не один единственный. Ведь тот, который стал внезапно приближаться ко мне, ничем не отличался от многих и многих, видимых мной тысячи раз. Значит, все они – Великие Дома! И не нашлось такого, который бы прилетел спасти мою любимую?.. Улетай обратно, ты мне не нужен. Я сам одолею свой фундамент, без твоей помощи, полечу, и буду помогать домам, не то что ты. Но Дом всё равно летел вниз. Все эти мысли проскочили через меня за долю секунду, и вот уже Дом упал и горит у меня внутри, прорвав крышу. Оказывается, великие дома тоже смертны, думаю я, качаясь от боли. Нет божества над нами. Есть лишь дома, которые живут, а после умирают. Великий Летающий Дом прилетел, чтобы меня уничтожить. Нет доброты над нами. Мои электрические нервы вспыхивают, стены лопаются. Грохот смерти повсюду, кости дымят. Я всегда смотрел своими верхними стенами, как и все. У дверей нет глаз, только у крыши.
Но сейчас, когда верхнее мое зрение разрушено, а нижнее – резервное, которое, говорят, просыпается лишь перед смертью, когда пропадает способность говорить –еще не пробудилось, я ору от боли, ужаса и отчаянья:
-- Эй, дура в золотых шапках! Просыпайся и погляди! Вон он, тот Небесный, о котором я говорил, а ты не верила! И пойми наконец-то, что других небесных не существует!
Я смеялся. Дрожал. Осенняя, и без того воспаленная и рваная, одежда на мне теперь горела вместе со мной. Беременный кровожадным чудищем, в которого раньше верил как в свое спасение, я орал, взрывался и плакал Частицами, слепой и смертельно раненый.
…Первое, что я увидел, потеряв голос, было головой Частицы, крупным планом. И разглядел на нем неожиданно два окна. Они смотрели на меня. Знакомым взглядом. Так смотрели ее стены. Моя Пятиэтажка, только маленькая и изменившая обличие, перерожденная в крохотную кровяную Частицу, смотрела на меня с неизбывной тоской.
Я протянул к ней полуотломившуюся стенку, но не удержал, и та упала прямо на Нее. А я не смог поднять стену, потому что она меня уже не слушалась. На сей раз мы умерли вместе, -- подумал я. Издалека всхлипывали колокола. Получается, каждый дом перед смертью узнает правду.