Хочется быть незабвенной...
А когда мы логинились на этом свете, все ставили флажок напротив "помнить меня". Хочется быть незабвенной, просто из кожи вон лезешь, а ведь наверняка окружающим запоминаются совсем не те вещи, которые ты им навязываешь, не те жесты и словечки и цветовые акценты и голосовые модуляции, которыми ты обозначаешь территорию своей непохожести. И пока ты храбро врешь, что твой дедушка был княжеского рода, собеседник видит только шпинат, застрявший у тебя в зубах. И ты никогда, скорее всего, не узнаешь о том, что мальчик, подглядывавший за тобой из соседнего окна, пока ты курила на балконе, всю жизнь будет стряхивать пепел с сигареты безымянным пальцем. Чужие воспоминания о твоей собственной персоне, чужие сны о тебе, вот что не дает тебе покоя. Все от того, что твоя уникальность для тебя самой слишком естественна и потому парадоксально необнаружима, и ты тратишь время в поиске подтверждений. И зачем лезть в чужую голову, зачем быть Джоном Малковичем, зачем смотреть на мир чужими глазами, если в поле зрения не будет тебя самой? Ты так придирчива к портретам и фотографиям и текстам, описывающим тебя, и диктофонным записям собственного голоса, даже к отражениям в зеркалах: может быть, они хороши, но насколько близки к оригиналу? Ты желаешь познавать себя как объект, тебе прискучила субъективность. Ты размышляешь, какова ты в постели, насколько искренней выглядит твоя улыбка, надеясь однажды выхватить ясным взором свой образ и очароваться им. Но как избавиться от мыслей о том, что кто-то вспоминает о тебе с отвращением? Например, тот, кого соблазнила по пьяни, да так и уснула под ним, дыша перегаром и, возможно, храпя. А может, остаток ночи он потратил на то, чтоб смотреть, умиляясь, на пьяное дитя с нежной грудью и пухлым ртом. А может, он просто забыл о тебе, как лампочку выключил, и в его вселенной ты навсегда захлебнулась абсолютным небытием. А может, кто-то, о ком совершенно позабыла ты, думает о тебе как о прекрасной и редкой комете и пытается угадать, каким он тебе запомнился. А может, начихать и бросить эту головоломку, этот нерешаемый паззл из мнимых отражений, над которым ты бьешься и бьешься лишь потому, что не можешь, не умеешь, никак не научишься любить себя.

Потрясающе написано. Я не только эту фразу имею в виду, а вообще весь текст. Главная ценность в жизнь - это быть собой.

Круто! Вс╦-таки она прозу лучше пишет.

В прозе она вообще уже готовый гений, на мой взгляд.

Давненько такой "прозы" не читал
Спасибо, Саша

А я тоже мечтаю о Лондоне...
Лондон купил мое сердце всего за несколько камуфляжных крон этих старых как мир деревьев. Впрочем, я стала какая-то припадочная: прямо с утра на выставке, посреди всей тусовки и умопомрачительных арт-объектов на меня накатило что-то вроде синдрома потерянного рая. Как будто еще вчера я жила полноцветной широкоэкранной жизнью, и вдруг на тебе, стою прозрачная как призрак, и толпа течет сквозь меня; все самые интересные вещи в мире происходят без моего участия, миру вообще плевать, есть я или нет. Мое красное платье и мой красный рот кричат только о моем отсутствии, а вот этот человек, с которым я пришла, он уносится вдруг за тысячу световых лет от меня, находясь как будто совсем рядом. И близость, которая совсем недавно была такой явной, понятной и настоящей, оплывает и трескается, как льдинка в горячей воде, скалится химерой, отрицает саму себя. Как случилось, что мы оказались здесь вдвоем, в белом выставочном свете, отчужденные и горькие, мы должны быть на разных берегах, нет, на разных планетах, глухие к словам, слепые к слезам друг друга. Я слоняюсь от картины к картине, потерянная, подвывающая, но вот крокодил пожирает двуглавую лебедь, спруты, великаны, татуированные свиньи, и даже кто-то здоровается, кофе в крошечном стаканчике, и вот уже улеглось.
А болезненная заостренность чувств не уходит; улицы полны запахами и звуками, особенно запахами; улицы пахнут кислой побелкой, зеленью, фритюром, чужими духами и чужими туманами, сырым кирпичом и копотью. Одну за другой мы посещаем две экспозиции Мэтью Барни, - о нет, этот бвай не выглядит здоровым, он больной на всю голову, он каплет повсюду китовым жиром, у него внутри киты и киты и подгнившие сатиры, душащие друг друга в объятьях, и ласковые белые меха, политые скользким пластиком. А у меня совершенно некстати соски готовы проткнуть пуловер, и жесткий ремешок сумки обжигает грудь. Я сажусь в парке на холодную каменную скамью, чтобы выкурить сигарету, и с удивлением разминаю в пальцах можжевеловую ягоду. Ягода кажется мне абсолютно непристойной, ярко-красная, мягкая, с черной сердцевиной, оставляющая на пальцах водянистую слизь.

супер-- хоть я и не мечтаю, хоть здесъ и не о Лондоне...
----
вот это как раз то, о чем я в ветке про мышь говорила -- можно интерпретировать суть как угодно -- самое странное, что сутъ от этого меняется, не изменяясъ...

Хорошо сказано
Какая ты хорошая эти дни...

du machst mir angst

keine Angst...

ok, dann bitte kein lob mehr, sonst denke ich, dass ich schon ganz normal bin ( was ich, als eine verrückte, natürlich nicht so gern möchte)
ps -----diese kätzchen sind süß, aber zu süß für mich...

Du bist nicht normal...ich auch, ehrlich gesagt

für mich auch...ehrlich gesagt

ok

danke,danke, danke

ganz meinerseits

устроили тут балаган по-немецки
Я знаю, что не о Лондоне, но вс╦ равно...

-эт был междусобойчик - и ваще, учите немецкого языку, пора уже
-скоро поедешь - я знаю

Кровосток
Одеваться в черное. Плакать черным. Это так по-бабьи - и так по-вдовьи. Все-то разное с ней у нас, кроме цвета глаз, но мои - оленьи, ее - коровьи. Ну зажми мне рот чем-нибудь, давай, перекрой невидимый кровосток, а не можешь губами - хотя бы дай, черт с ним, свой носовой платок. Ты не знаешь, как я до тебя жадна, я бы выпила, съела тебя одна, я б зажмурясь вылакала до дна, под язык, подкожно и внутривенно, беспощадно, яростно, откровенно. Только, видно, третий закон Ньютона чтим тобой превыше других законов, и поэтому с равной ответной силой ты всегда стремишься к чужому лону, и кого-то еще называешь милой, и целуешь чьи-то глаза коровьи, а мои уже заливает кровью, я не знаю, чем закрыть эту рану, я не знаю, сколько еще осталось. Я, наверно, слишком рано сломалась. Я, наверно, больше уже не встану. Я, наверно, стану бескровной куклой - белый воск, шелка и холодный бисер - или просто вся распадусь на буквы бесконечных этих надрывных писем, что летят, летят, как стрела без цели, вс╦ летят, сливаясь с лазурной высью, в изумительные акварели, между звезд летят и планет, конечно, и других прекрасных небесных тел, вс╦ летят - и это продлится вечно. Ну а ты - слезай. Прилетел.

...силища.

Хочешь, я буду писать для тебя, писать высоким и мертвым штилем? Хочешь, просто друг друга пришпилим к настоящему времени, будем в н╦м вечно гореть янтарным огн╦м, двумя зрачками голодного тигра. Но не молчи, не молчи вот так, будто решил вс╦ давным-давно, а то я подумаю, что вино вот это, вот этот хлеб - последнее, что я с тобой делю, что ты исчезнешь, пока я сплю. Хочешь, я буду просто смотреть? В реках горькой воды на треть, всадники близко; скажи мне: киска, я не хочу стареть, и я накрою твой лоб ладонью. Ты мог бы любить благородную донью, а выпало пьющую девочку с обветренными губами - их не возьмет ни одна помада, - пообещала из глупой бравады, что бросит первой, тебя не спросит. Да нет, не бросит.
Она не сможет, она боится, в ее груди заводная птица тихонько шепчет: не уходи. В лоне е╦ золотая змейка т╦плыми кольцами вь╦тся нежно; что ты, не бросит тебя, конечно, так что придется вс╦ самому. Знаешь, я пережила чуму, голод и разных бед до хрена, и я умею ценить живых, пока отзываются на имена. Но когда мы ляжем в одну кровать, подумай, стоит ли отогревать мое бедное сердце, чтобы потом с этим покончить одним звонком. А впрочем, поздно: пока ты занят, девочка с бронзовыми глазами, та, что зовет себя Зимним Цветком, плачет от страха крутым кипятком, плачет, выкашливая со слезами колкий гортанный ком.
(с)