Вход на сайт
Анна Ривелотэ
11.10.07 16:30
Пожалуй, смешно,
но вс╦ было так близко от края,
где в складках сиянья полярного
Хаос играет,
как в складках фаты подвенечной
застрявшая птица
плю╦тся
и бь╦тся
и рв╦тся выкл╦вывать лица,
в гортани ее ультразвук,
а в глазах медуница,
и ткань прорывает собою,
и грает,
и грает.
А грай этот медный -
он неузнаваемо вещий,
и конь этот бледный
с руки моей яблоки гложет,
и стали понятны, но неназываемы вещи,
а эхо больное
слова мои множит
и множит.
Пожалуй, смешно,
но в тот вечер с тобой танцевала
дубл╦рша,
и автоответчик, придя ей на смену,
с тобой говорил,
и шарахалась бальная зала
от тени коня,
что размерами в целую стену,
а он не за вами
следил,
просто яблоки брал у меня.
(С)
но вс╦ было так близко от края,
где в складках сиянья полярного
Хаос играет,
как в складках фаты подвенечной
застрявшая птица
плю╦тся
и бь╦тся
и рв╦тся выкл╦вывать лица,
в гортани ее ультразвук,
а в глазах медуница,
и ткань прорывает собою,
и грает,
и грает.
А грай этот медный -
он неузнаваемо вещий,
и конь этот бледный
с руки моей яблоки гложет,
и стали понятны, но неназываемы вещи,
а эхо больное
слова мои множит
и множит.
Пожалуй, смешно,
но в тот вечер с тобой танцевала
дубл╦рша,
и автоответчик, придя ей на смену,
с тобой говорил,
и шарахалась бальная зала
от тени коня,
что размерами в целую стену,
а он не за вами
следил,
просто яблоки брал у меня.
(С)
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 11.10.07 18:38
Это не она 
Я жду тебя:
Я жду тебя. Я жгу себя. Я жгу
Табак и благовония Тибета
И битый час сижу, полуодета,
На тающем бетонном берегу.
Ты знаешь, это верная примета -
Коль скоро здесь - безоблачное лето,
То где-то города лежат в снегу.
Я жму тебе. Не руку, просто жму,
Как новые, неношеные туфли.
Я жду бессильно, жду à bout de souffle.
Ты вырос из меня. Тогда к чему.
Ты вырос из меня, как яркий лист
Из клейкой почки. Как цветок - из стебля.
Ты - плоть и кровь моя. И не тебе бля
Мне говорить: ╚всё кончено╩. Не злись.
Анна Ривелотэ.
Я жду тебя:
Я жду тебя. Я жгу себя. Я жгу
Табак и благовония Тибета
И битый час сижу, полуодета,
На тающем бетонном берегу.
Ты знаешь, это верная примета -
Коль скоро здесь - безоблачное лето,
То где-то города лежат в снегу.
Я жму тебе. Не руку, просто жму,
Как новые, неношеные туфли.
Я жду бессильно, жду à bout de souffle.
Ты вырос из меня. Тогда к чему.
Ты вырос из меня, как яркий лист
Из клейкой почки. Как цветок - из стебля.
Ты - плоть и кровь моя. И не тебе бля
Мне говорить: ╚всё кончено╩. Не злись.
Анна Ривелотэ.
NEW 11.10.07 21:38
Лично меня вот эти строки подкупили. Хотя ты прав в одном: уместное "бля" способно придать некую прелесть. Но в этом случае не оно здесь главное, как мне кажется
в ответ geostars 11.10.07 21:21
В ответ на:
Я жму тебе. Не руку, просто жму,
Как новые, неношеные туфли.
Я жму тебе. Не руку, просто жму,
Как новые, неношеные туфли.
Лично меня вот эти строки подкупили. Хотя ты прав в одном: уместное "бля" способно придать некую прелесть. Но в этом случае не оно здесь главное, как мне кажется
...и если меня вдруг бьют ногами, у близких горлом кровь льётся. (с)
NEW 11.10.07 22:05
в ответ geostars 11.10.07 21:53
Я, кстати, глодающего яблоки коня тоже заметила 
Но, знаешь, когда мне в целом нравится, у меня нет желания копаться в деталях. А что до Резиной, то стихи вот этой Анны лично мне больше нравятся (поскольку мнение о стихах Саши я высказывала неоднократно, то и повторятся не буду)
Но, знаешь, когда мне в целом нравится, у меня нет желания копаться в деталях. А что до Резиной, то стихи вот этой Анны лично мне больше нравятся (поскольку мнение о стихах Саши я высказывала неоднократно, то и повторятся не буду)...и если меня вдруг бьют ногами, у близких горлом кровь льётся. (с)
NEW 12.10.07 08:58
в ответ моргана 11.10.07 16:43
Немного прозы...
Что-то кончается, в точности не знаю, что. Но оно кончается, потому что в воздухе разлита сиюминутность; мой город непрочен, мой мир непрочен, и там, где сегодня в реке отражаются фонари, завтра только дрожащая чернота; и вот сейчас одиночный выстрел, не такой уж и громкий, чуть громче шампанской пробки, разом оборвет все аккордеоны во всех кафешантанах. Может, это мой сладкий двадцатый век навсегда уплывает от меня вон на той барже, и вместе с ним - все прекрасные невстреченные мужчины с усталыми глазами, мужчины, которые не улыбаются, произнося "люблю тебя", потому что в любви нет ничего веселого и смешного, это очень серьезное дело, это как хирургическое вмешательство, тут нужны молитва и легкая рука, чтобы история была совершенной. А двадцать первый мне узок, он мелок мне, в нем так мало романтики, так мало тайн, он какой-то нервный, какой-то неискренний, вс╦ прослушивается, уберите вспышку, и не надо так надо мной ржать, я вам не клоун.
"Умирать приходится так часто, а жить так редко". Наверное, что-то уходит, раз на мой номер пришло такое сообщение, незамысловатый привет из приемной Вечности, раз каждое мое утро начинается с мысли о неоконченных делах. Надо закончить, обязательно все закончить, надо быть внимательной ко всем и ничего не перепутать, потому что внутри какая-то пружина, готовая со звоном лопнуть, ну ладно, не у меня, у кого угодно, это не меняет сути, потому что вот сейчас я опущу глаза и Боже Боже мне кажется я больше никогда ничего не увижу кроме стелющейся под ветром травы. Кому в этом веке понятны мои шелковые чулки, мои вуалетки, жемчуга и перья; у меня ведь не бывает стрессов и пмс, а лишь "высокая тоска, не объяснимая словами". Я чувствую, на той барже уплывают от меня целые аллеи пирамидальных тополей, старые неуклюжие автомобили, бесфильтровые сигареты в пахучих мундштуках, военные мундиры, чековые книжки, флаконы с пенициллином под серыми резиновыми крышками, эбонитовые уличные таксофоны, а самое главное - предчувствие великолепных, волнующих перемен. Я и не думала, что однажды моя жизнь покажется мне такой необозримо долгой, такой исполненной смысла и чувства, такой печально, но неизбежно конечной, такой внезапно желанной и призрачно ускользающей. Как будто близится к финалу последний акт генеральной репетиции, и ты играешь словно на раскаленной проволоке танцуешь, не сбиваясь с дыхания: паузы, реплики, мизансцены, отточенно, вдохновенно, а все потому, что знаешь, уже знаешь - премьеры не будет, не будет зрителей с изумленными и влажными глазами, цветов, поклонов и поклонников, ничего. Вс╦ только сейчас, а потом - встречные пожары, пожирающие Лос-Анджелес, и черная саранча, на бреющем полете срезающая Москву. Мнится, еще немного, и зеркальные вавилонские башни перестанут отражаться в моих зрачках, и манекены в платьях от Готье возденут к небу гладкие белые ноги, и я поймаю всем сердцем Господень взгляд, полный бескрайней, испепеляющей нежности.
Я не хочу, не хочу, мне рано, я еще успею догнать ту баржу вплавь, дайте мне петь блюз в Мемфисе, шансон в Париже, нюхать кокаин в Нью-Йорке Баскии и Уорхола, дайте мне студенческую революцию, дайте родить ребенка в двадцать два года, не спать за рулем до самого океана; двадцатый век должен быть моим, а вот это "одна нога здесь, другая там" меня раздражает. Да, разумеется, а вы как думали, даже кликушествуя, я не перестаю думать об удовольствиях, и мне, конечно же, хочется еще вина и еще секса, нелепого, отчаянного и беспощадного, как это бывает у живых, хочется людских радостей и иллюзий, но меня не покидает ощущение, что белого речного песочку в верхней части клепсидры осталось куда как меньше, чем ссыпалось вниз, а переворачивать ее никто не собирается. И значит, нужно пригасить свою истерику, сцедить одним аккуратным плевком, и просто заняться неоконченными делами.
Анна Ривелотэ
Что-то кончается, в точности не знаю, что. Но оно кончается, потому что в воздухе разлита сиюминутность; мой город непрочен, мой мир непрочен, и там, где сегодня в реке отражаются фонари, завтра только дрожащая чернота; и вот сейчас одиночный выстрел, не такой уж и громкий, чуть громче шампанской пробки, разом оборвет все аккордеоны во всех кафешантанах. Может, это мой сладкий двадцатый век навсегда уплывает от меня вон на той барже, и вместе с ним - все прекрасные невстреченные мужчины с усталыми глазами, мужчины, которые не улыбаются, произнося "люблю тебя", потому что в любви нет ничего веселого и смешного, это очень серьезное дело, это как хирургическое вмешательство, тут нужны молитва и легкая рука, чтобы история была совершенной. А двадцать первый мне узок, он мелок мне, в нем так мало романтики, так мало тайн, он какой-то нервный, какой-то неискренний, вс╦ прослушивается, уберите вспышку, и не надо так надо мной ржать, я вам не клоун.
"Умирать приходится так часто, а жить так редко". Наверное, что-то уходит, раз на мой номер пришло такое сообщение, незамысловатый привет из приемной Вечности, раз каждое мое утро начинается с мысли о неоконченных делах. Надо закончить, обязательно все закончить, надо быть внимательной ко всем и ничего не перепутать, потому что внутри какая-то пружина, готовая со звоном лопнуть, ну ладно, не у меня, у кого угодно, это не меняет сути, потому что вот сейчас я опущу глаза и Боже Боже мне кажется я больше никогда ничего не увижу кроме стелющейся под ветром травы. Кому в этом веке понятны мои шелковые чулки, мои вуалетки, жемчуга и перья; у меня ведь не бывает стрессов и пмс, а лишь "высокая тоска, не объяснимая словами". Я чувствую, на той барже уплывают от меня целые аллеи пирамидальных тополей, старые неуклюжие автомобили, бесфильтровые сигареты в пахучих мундштуках, военные мундиры, чековые книжки, флаконы с пенициллином под серыми резиновыми крышками, эбонитовые уличные таксофоны, а самое главное - предчувствие великолепных, волнующих перемен. Я и не думала, что однажды моя жизнь покажется мне такой необозримо долгой, такой исполненной смысла и чувства, такой печально, но неизбежно конечной, такой внезапно желанной и призрачно ускользающей. Как будто близится к финалу последний акт генеральной репетиции, и ты играешь словно на раскаленной проволоке танцуешь, не сбиваясь с дыхания: паузы, реплики, мизансцены, отточенно, вдохновенно, а все потому, что знаешь, уже знаешь - премьеры не будет, не будет зрителей с изумленными и влажными глазами, цветов, поклонов и поклонников, ничего. Вс╦ только сейчас, а потом - встречные пожары, пожирающие Лос-Анджелес, и черная саранча, на бреющем полете срезающая Москву. Мнится, еще немного, и зеркальные вавилонские башни перестанут отражаться в моих зрачках, и манекены в платьях от Готье возденут к небу гладкие белые ноги, и я поймаю всем сердцем Господень взгляд, полный бескрайней, испепеляющей нежности.
Я не хочу, не хочу, мне рано, я еще успею догнать ту баржу вплавь, дайте мне петь блюз в Мемфисе, шансон в Париже, нюхать кокаин в Нью-Йорке Баскии и Уорхола, дайте мне студенческую революцию, дайте родить ребенка в двадцать два года, не спать за рулем до самого океана; двадцатый век должен быть моим, а вот это "одна нога здесь, другая там" меня раздражает. Да, разумеется, а вы как думали, даже кликушествуя, я не перестаю думать об удовольствиях, и мне, конечно же, хочется еще вина и еще секса, нелепого, отчаянного и беспощадного, как это бывает у живых, хочется людских радостей и иллюзий, но меня не покидает ощущение, что белого речного песочку в верхней части клепсидры осталось куда как меньше, чем ссыпалось вниз, а переворачивать ее никто не собирается. И значит, нужно пригасить свою истерику, сцедить одним аккуратным плевком, и просто заняться неоконченными делами.
Анна Ривелотэ
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 12.10.07 09:06
в ответ АлександраРезина 12.10.07 08:58
Сказка про Дюймовочку
(название я от себя ляпнула, захотелось
)
Жила-была одинокая женщина, которой страсть как хотелось завести ребенка. Она пошла к колдунье, и колдунья дала ей сухой земляной орех. Женщина принесла орех домой в платочке; встряхнула - внутри что-то звонко каталось. С некоторым скепсисом она зарыла орех в цветочный горшок и стала по часам поливать. Через несколько дней из земли показался скрюченный бледный росток. Засыпая, женщина видела во сне, как под жирной черной землей, под ореховой скорлупой пищит и возится вертлявый синюшный зародыш. Просыпаясь, она первым делом прикладывала ухо к горшку, и даже будто бы слышала копошение и тихий непрерывный скул╦ж. Ждать было тягостно: вдруг вздулась и отяжелела грудь, ныла поясница, должно быть, от волнения. Росток тянулся вверх, с наклоном к солнцу, и вскоре опушился и выстрелил сразу четырьмя округлыми листьями. Женщина вс╦ поливала его, водой, чаем с молоком, мясным бульоном, и, прислушиваясь, с удовольствием отмечала, что подземный скулеж сменяется сопением, урчанием и сытой отрыжкой. Она стала бояться, что горшок слишком мал для Орехового Сони, как она прозвала зародыш, и вскакивать по ночам, когда ей казалось, что глина пошла трещинами.
Однажды женщина отлучилась на рынок, и орех выкопала кошка, зацепившись коготком за жесткий жилистый стебель. Вернувшись, хозяйка обнаружила, что крошечный Ореховый Соня, белесый, полупрозрачный, с узкими жаберными щелями, с большими навыкате глазами, затянутыми плевой, судорожно бьется в горшке, весь в налипших крупицах земли. Кошка шипела, выгнувшись дугой. Не зная, что делать, боясь взять в руки хрупкого Соню, женщина в панике металась по дому. Потом налила в стакан физраствора для линз, послюнявила пальцы и коснулась малыша. Скользкий Соня прилип к пальцам, и она осторожно стряхнула его в стакан. Сперва детеныш пошел ко дну, но на середине вдруг завис, помавая недоразвитыми ручками, как плавниками. Женщина наблюдала за Ореховым Соней, не отрываясь; в ее душе боролись умиление и омерзение, точнее, не боролись, а перекатывались одним тошнотворным слезоточивым комком. Соня разевал безгубый роток; если приглядеться, можно было заметить его тоненькую хорду и даже голубоватые веточки сосудов. Сыночка, подумала женщина. Нежность подкосила ее; она опустилась на стул перед стаканом, подперла голову руками и задумалась на часы, не сводя влажных глаз с прозрачной жидкости.
- Сидит?..
- Сидит, родимая. В стакан заглядывает.
- Так не пьет вроде?
- Не пьет. Смотрит только. Тихая. Кто знает, что у ней на уме.
Ангелы пели ей прямо в уши, аккомпанируя себе на цитрах.
(название я от себя ляпнула, захотелось)Жила-была одинокая женщина, которой страсть как хотелось завести ребенка. Она пошла к колдунье, и колдунья дала ей сухой земляной орех. Женщина принесла орех домой в платочке; встряхнула - внутри что-то звонко каталось. С некоторым скепсисом она зарыла орех в цветочный горшок и стала по часам поливать. Через несколько дней из земли показался скрюченный бледный росток. Засыпая, женщина видела во сне, как под жирной черной землей, под ореховой скорлупой пищит и возится вертлявый синюшный зародыш. Просыпаясь, она первым делом прикладывала ухо к горшку, и даже будто бы слышала копошение и тихий непрерывный скул╦ж. Ждать было тягостно: вдруг вздулась и отяжелела грудь, ныла поясница, должно быть, от волнения. Росток тянулся вверх, с наклоном к солнцу, и вскоре опушился и выстрелил сразу четырьмя округлыми листьями. Женщина вс╦ поливала его, водой, чаем с молоком, мясным бульоном, и, прислушиваясь, с удовольствием отмечала, что подземный скулеж сменяется сопением, урчанием и сытой отрыжкой. Она стала бояться, что горшок слишком мал для Орехового Сони, как она прозвала зародыш, и вскакивать по ночам, когда ей казалось, что глина пошла трещинами.
Однажды женщина отлучилась на рынок, и орех выкопала кошка, зацепившись коготком за жесткий жилистый стебель. Вернувшись, хозяйка обнаружила, что крошечный Ореховый Соня, белесый, полупрозрачный, с узкими жаберными щелями, с большими навыкате глазами, затянутыми плевой, судорожно бьется в горшке, весь в налипших крупицах земли. Кошка шипела, выгнувшись дугой. Не зная, что делать, боясь взять в руки хрупкого Соню, женщина в панике металась по дому. Потом налила в стакан физраствора для линз, послюнявила пальцы и коснулась малыша. Скользкий Соня прилип к пальцам, и она осторожно стряхнула его в стакан. Сперва детеныш пошел ко дну, но на середине вдруг завис, помавая недоразвитыми ручками, как плавниками. Женщина наблюдала за Ореховым Соней, не отрываясь; в ее душе боролись умиление и омерзение, точнее, не боролись, а перекатывались одним тошнотворным слезоточивым комком. Соня разевал безгубый роток; если приглядеться, можно было заметить его тоненькую хорду и даже голубоватые веточки сосудов. Сыночка, подумала женщина. Нежность подкосила ее; она опустилась на стул перед стаканом, подперла голову руками и задумалась на часы, не сводя влажных глаз с прозрачной жидкости.
- Сидит?..
- Сидит, родимая. В стакан заглядывает.
- Так не пьет вроде?
- Не пьет. Смотрит только. Тихая. Кто знает, что у ней на уме.
Ангелы пели ей прямо в уши, аккомпанируя себе на цитрах.
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 12.10.07 09:58
в ответ АлександраРезина 11.10.07 16:30
Хочется быть незабвенной...
А когда мы логинились на этом свете, все ставили флажок напротив "помнить меня". Хочется быть незабвенной, просто из кожи вон лезешь, а ведь наверняка окружающим запоминаются совсем не те вещи, которые ты им навязываешь, не те жесты и словечки и цветовые акценты и голосовые модуляции, которыми ты обозначаешь территорию своей непохожести. И пока ты храбро врешь, что твой дедушка был княжеского рода, собеседник видит только шпинат, застрявший у тебя в зубах. И ты никогда, скорее всего, не узнаешь о том, что мальчик, подглядывавший за тобой из соседнего окна, пока ты курила на балконе, всю жизнь будет стряхивать пепел с сигареты безымянным пальцем. Чужие воспоминания о твоей собственной персоне, чужие сны о тебе, вот что не дает тебе покоя. Все от того, что твоя уникальность для тебя самой слишком естественна и потому парадоксально необнаружима, и ты тратишь время в поиске подтверждений. И зачем лезть в чужую голову, зачем быть Джоном Малковичем, зачем смотреть на мир чужими глазами, если в поле зрения не будет тебя самой? Ты так придирчива к портретам и фотографиям и текстам, описывающим тебя, и диктофонным записям собственного голоса, даже к отражениям в зеркалах: может быть, они хороши, но насколько близки к оригиналу? Ты желаешь познавать себя как объект, тебе прискучила субъективность. Ты размышляешь, какова ты в постели, насколько искренней выглядит твоя улыбка, надеясь однажды выхватить ясным взором свой образ и очароваться им. Но как избавиться от мыслей о том, что кто-то вспоминает о тебе с отвращением? Например, тот, кого соблазнила по пьяни, да так и уснула под ним, дыша перегаром и, возможно, храпя. А может, остаток ночи он потратил на то, чтоб смотреть, умиляясь, на пьяное дитя с нежной грудью и пухлым ртом. А может, он просто забыл о тебе, как лампочку выключил, и в его вселенной ты навсегда захлебнулась абсолютным небытием. А может, кто-то, о ком совершенно позабыла ты, думает о тебе как о прекрасной и редкой комете и пытается угадать, каким он тебе запомнился. А может, начихать и бросить эту головоломку, этот нерешаемый паззл из мнимых отражений, над которым ты бьешься и бьешься лишь потому, что не можешь, не умеешь, никак не научишься любить себя.
А когда мы логинились на этом свете, все ставили флажок напротив "помнить меня". Хочется быть незабвенной, просто из кожи вон лезешь, а ведь наверняка окружающим запоминаются совсем не те вещи, которые ты им навязываешь, не те жесты и словечки и цветовые акценты и голосовые модуляции, которыми ты обозначаешь территорию своей непохожести. И пока ты храбро врешь, что твой дедушка был княжеского рода, собеседник видит только шпинат, застрявший у тебя в зубах. И ты никогда, скорее всего, не узнаешь о том, что мальчик, подглядывавший за тобой из соседнего окна, пока ты курила на балконе, всю жизнь будет стряхивать пепел с сигареты безымянным пальцем. Чужие воспоминания о твоей собственной персоне, чужие сны о тебе, вот что не дает тебе покоя. Все от того, что твоя уникальность для тебя самой слишком естественна и потому парадоксально необнаружима, и ты тратишь время в поиске подтверждений. И зачем лезть в чужую голову, зачем быть Джоном Малковичем, зачем смотреть на мир чужими глазами, если в поле зрения не будет тебя самой? Ты так придирчива к портретам и фотографиям и текстам, описывающим тебя, и диктофонным записям собственного голоса, даже к отражениям в зеркалах: может быть, они хороши, но насколько близки к оригиналу? Ты желаешь познавать себя как объект, тебе прискучила субъективность. Ты размышляешь, какова ты в постели, насколько искренней выглядит твоя улыбка, надеясь однажды выхватить ясным взором свой образ и очароваться им. Но как избавиться от мыслей о том, что кто-то вспоминает о тебе с отвращением? Например, тот, кого соблазнила по пьяни, да так и уснула под ним, дыша перегаром и, возможно, храпя. А может, остаток ночи он потратил на то, чтоб смотреть, умиляясь, на пьяное дитя с нежной грудью и пухлым ртом. А может, он просто забыл о тебе, как лампочку выключил, и в его вселенной ты навсегда захлебнулась абсолютным небытием. А может, кто-то, о ком совершенно позабыла ты, думает о тебе как о прекрасной и редкой комете и пытается угадать, каким он тебе запомнился. А может, начихать и бросить эту головоломку, этот нерешаемый паззл из мнимых отражений, над которым ты бьешься и бьешься лишь потому, что не можешь, не умеешь, никак не научишься любить себя.
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 12.10.07 10:04
Потрясающе написано. Я не только эту фразу имею в виду, а вообще весь текст. Главная ценность в жизнь - это быть собой.
в ответ АлександраРезина 12.10.07 09:58
В ответ на:
И пока ты храбро врешь, что твой дедушка был княжеского рода, собеседник видит только шпинат, застрявший у тебя в зубах
И пока ты храбро врешь, что твой дедушка был княжеского рода, собеседник видит только шпинат, застрявший у тебя в зубах
Потрясающе написано. Я не только эту фразу имею в виду, а вообще весь текст. Главная ценность в жизнь - это быть собой.
...и если меня вдруг бьют ногами, у близких горлом кровь льётся. (с)
NEW 14.10.07 13:43
А я тоже мечтаю о Лондоне...
Лондон купил мое сердце всего за несколько камуфляжных крон этих старых как мир деревьев. Впрочем, я стала какая-то припадочная: прямо с утра на выставке, посреди всей тусовки и умопомрачительных арт-объектов на меня накатило что-то вроде синдрома потерянного рая. Как будто еще вчера я жила полноцветной широкоэкранной жизнью, и вдруг на тебе, стою прозрачная как призрак, и толпа течет сквозь меня; все самые интересные вещи в мире происходят без моего участия, миру вообще плевать, есть я или нет. Мое красное платье и мой красный рот кричат только о моем отсутствии, а вот этот человек, с которым я пришла, он уносится вдруг за тысячу световых лет от меня, находясь как будто совсем рядом. И близость, которая совсем недавно была такой явной, понятной и настоящей, оплывает и трескается, как льдинка в горячей воде, скалится химерой, отрицает саму себя. Как случилось, что мы оказались здесь вдвоем, в белом выставочном свете, отчужденные и горькие, мы должны быть на разных берегах, нет, на разных планетах, глухие к словам, слепые к слезам друг друга. Я слоняюсь от картины к картине, потерянная, подвывающая, но вот крокодил пожирает двуглавую лебедь, спруты, великаны, татуированные свиньи, и даже кто-то здоровается, кофе в крошечном стаканчике, и вот уже улеглось.
А болезненная заостренность чувств не уходит; улицы полны запахами и звуками, особенно запахами; улицы пахнут кислой побелкой, зеленью, фритюром, чужими духами и чужими туманами, сырым кирпичом и копотью. Одну за другой мы посещаем две экспозиции Мэтью Барни, - о нет, этот бвай не выглядит здоровым, он больной на всю голову, он каплет повсюду китовым жиром, у него внутри киты и киты и подгнившие сатиры, душащие друг друга в объятьях, и ласковые белые меха, политые скользким пластиком. А у меня совершенно некстати соски готовы проткнуть пуловер, и жесткий ремешок сумки обжигает грудь. Я сажусь в парке на холодную каменную скамью, чтобы выкурить сигарету, и с удивлением разминаю в пальцах можжевеловую ягоду. Ягода кажется мне абсолютно непристойной, ярко-красная, мягкая, с черной сердцевиной, оставляющая на пальцах водянистую слизь.
в ответ cosmeat 12.10.07 18:38
А я тоже мечтаю о Лондоне...
Лондон купил мое сердце всего за несколько камуфляжных крон этих старых как мир деревьев. Впрочем, я стала какая-то припадочная: прямо с утра на выставке, посреди всей тусовки и умопомрачительных арт-объектов на меня накатило что-то вроде синдрома потерянного рая. Как будто еще вчера я жила полноцветной широкоэкранной жизнью, и вдруг на тебе, стою прозрачная как призрак, и толпа течет сквозь меня; все самые интересные вещи в мире происходят без моего участия, миру вообще плевать, есть я или нет. Мое красное платье и мой красный рот кричат только о моем отсутствии, а вот этот человек, с которым я пришла, он уносится вдруг за тысячу световых лет от меня, находясь как будто совсем рядом. И близость, которая совсем недавно была такой явной, понятной и настоящей, оплывает и трескается, как льдинка в горячей воде, скалится химерой, отрицает саму себя. Как случилось, что мы оказались здесь вдвоем, в белом выставочном свете, отчужденные и горькие, мы должны быть на разных берегах, нет, на разных планетах, глухие к словам, слепые к слезам друг друга. Я слоняюсь от картины к картине, потерянная, подвывающая, но вот крокодил пожирает двуглавую лебедь, спруты, великаны, татуированные свиньи, и даже кто-то здоровается, кофе в крошечном стаканчике, и вот уже улеглось.
А болезненная заостренность чувств не уходит; улицы полны запахами и звуками, особенно запахами; улицы пахнут кислой побелкой, зеленью, фритюром, чужими духами и чужими туманами, сырым кирпичом и копотью. Одну за другой мы посещаем две экспозиции Мэтью Барни, - о нет, этот бвай не выглядит здоровым, он больной на всю голову, он каплет повсюду китовым жиром, у него внутри киты и киты и подгнившие сатиры, душащие друг друга в объятьях, и ласковые белые меха, политые скользким пластиком. А у меня совершенно некстати соски готовы проткнуть пуловер, и жесткий ремешок сумки обжигает грудь. Я сажусь в парке на холодную каменную скамью, чтобы выкурить сигарету, и с удивлением разминаю в пальцах можжевеловую ягоду. Ягода кажется мне абсолютно непристойной, ярко-красная, мягкая, с черной сердцевиной, оставляющая на пальцах водянистую слизь.
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 14.10.07 14:50
в ответ АлександраРезина 14.10.07 13:43
супер
-- хоть я и не мечтаю, хоть здесъ и не о Лондоне...
вот это как раз то, о чем я в ветке про мышь говорила -- можно интерпретировать суть как угодно -- самое странное, что сутъ от этого меняется, не изменяясъ...
-- хоть я и не мечтаю, хоть здесъ и не о Лондоне...В ответ на:
И близость, которая совсем недавно была такой явной, понятной и настоящей, оплывает и трескается, как льдинка в горячей воде, скалится химерой, отрицает саму себя
----И близость, которая совсем недавно была такой явной, понятной и настоящей, оплывает и трескается, как льдинка в горячей воде, скалится химерой, отрицает саму себя
вот это как раз то, о чем я в ветке про мышь говорила -- можно интерпретировать суть как угодно -- самое странное, что сутъ от этого меняется, не изменяясъ...
http://chng.it/fLDVftb7PY
NEW 14.10.07 15:02
Хорошо сказано
Какая ты хорошая эти дни...
в ответ kisa-777 14.10.07 14:50
В ответ на:
самое странное, что сутъ от этого меняется, не изменяясъ...
самое странное, что сутъ от этого меняется, не изменяясъ...
Хорошо сказано
Какая ты хорошая эти дни...
Прикреплённые файлы Пусть вашим интересом будет радость. Все остальное - несущественно. ©
NEW 14.10.07 15:25
Du bist nicht normal...ich auch, ehrlich gesagt
für mich auch...ehrlich gesagt
в ответ kisa-777 14.10.07 15:17
В ответ на:
ok, dann bitte kein lob mehr, sonst denke ich, dass ich schon ganz normal bin ( was ich, als eine verrückte, natürlich nicht so gern möchte)
ok, dann bitte kein lob mehr, sonst denke ich, dass ich schon ganz normal bin ( was ich, als eine verrückte, natürlich nicht so gern möchte)
Du bist nicht normal...ich auch, ehrlich gesagt
В ответ на:
ps -----diese kätzchen sind süß, aber zu süß für mich...
ps -----diese kätzchen sind süß, aber zu süß für mich...
für mich auch...ehrlich gesagt
Пусть вашим интересом будет радость. Все остальное - несущественно. ©
NEW 17.10.07 11:37
в ответ kisa-777 15.10.07 13:14
Кровосток
Одеваться в черное. Плакать черным. Это так по-бабьи - и так по-вдовьи. Все-то разное с ней у нас, кроме цвета глаз, но мои - оленьи, ее - коровьи. Ну зажми мне рот чем-нибудь, давай, перекрой невидимый кровосток, а не можешь губами - хотя бы дай, черт с ним, свой носовой платок. Ты не знаешь, как я до тебя жадна, я бы выпила, съела тебя одна, я б зажмурясь вылакала до дна, под язык, подкожно и внутривенно, беспощадно, яростно, откровенно. Только, видно, третий закон Ньютона чтим тобой превыше других законов, и поэтому с равной ответной силой ты всегда стремишься к чужому лону, и кого-то еще называешь милой, и целуешь чьи-то глаза коровьи, а мои уже заливает кровью, я не знаю, чем закрыть эту рану, я не знаю, сколько еще осталось. Я, наверно, слишком рано сломалась. Я, наверно, больше уже не встану. Я, наверно, стану бескровной куклой - белый воск, шелка и холодный бисер - или просто вся распадусь на буквы бесконечных этих надрывных писем, что летят, летят, как стрела без цели, вс╦ летят, сливаясь с лазурной высью, в изумительные акварели, между звезд летят и планет, конечно, и других прекрасных небесных тел, вс╦ летят - и это продлится вечно. Ну а ты - слезай. Прилетел.
Одеваться в черное. Плакать черным. Это так по-бабьи - и так по-вдовьи. Все-то разное с ней у нас, кроме цвета глаз, но мои - оленьи, ее - коровьи. Ну зажми мне рот чем-нибудь, давай, перекрой невидимый кровосток, а не можешь губами - хотя бы дай, черт с ним, свой носовой платок. Ты не знаешь, как я до тебя жадна, я бы выпила, съела тебя одна, я б зажмурясь вылакала до дна, под язык, подкожно и внутривенно, беспощадно, яростно, откровенно. Только, видно, третий закон Ньютона чтим тобой превыше других законов, и поэтому с равной ответной силой ты всегда стремишься к чужому лону, и кого-то еще называешь милой, и целуешь чьи-то глаза коровьи, а мои уже заливает кровью, я не знаю, чем закрыть эту рану, я не знаю, сколько еще осталось. Я, наверно, слишком рано сломалась. Я, наверно, больше уже не встану. Я, наверно, стану бескровной куклой - белый воск, шелка и холодный бисер - или просто вся распадусь на буквы бесконечных этих надрывных писем, что летят, летят, как стрела без цели, вс╦ летят, сливаясь с лазурной высью, в изумительные акварели, между звезд летят и планет, конечно, и других прекрасных небесных тел, вс╦ летят - и это продлится вечно. Ну а ты - слезай. Прилетел.
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 17.10.07 13:35
в ответ АлександраРезина 11.10.07 16:30
Хочешь, я буду писать для тебя, писать высоким и мертвым штилем? Хочешь, просто друг друга пришпилим к настоящему времени, будем в н╦м вечно гореть янтарным огн╦м, двумя зрачками голодного тигра. Но не молчи, не молчи вот так, будто решил вс╦ давным-давно, а то я подумаю, что вино вот это, вот этот хлеб - последнее, что я с тобой делю, что ты исчезнешь, пока я сплю. Хочешь, я буду просто смотреть? В реках горькой воды на треть, всадники близко; скажи мне: киска, я не хочу стареть, и я накрою твой лоб ладонью. Ты мог бы любить благородную донью, а выпало пьющую девочку с обветренными губами - их не возьмет ни одна помада, - пообещала из глупой бравады, что бросит первой, тебя
не спросит. Да нет, не бросит.
Она не сможет, она боится, в ее груди заводная птица тихонько шепчет: не уходи. В лоне е╦ золотая змейка т╦плыми кольцами вь╦тся нежно; что ты, не бросит тебя, конечно, так что придется вс╦ самому. Знаешь, я пережила чуму, голод и разных бед до хрена, и я умею ценить живых, пока отзываются на имена. Но когда мы ляжем в одну кровать, подумай, стоит ли отогревать мое бедное сердце, чтобы потом с этим покончить одним звонком. А впрочем, поздно: пока ты занят, девочка с бронзовыми глазами, та, что зовет себя Зимним Цветком, плачет от страха крутым кипятком, плачет, выкашливая со слезами колкий гортанный ком.
(с)
Она не сможет, она боится, в ее груди заводная птица тихонько шепчет: не уходи. В лоне е╦ золотая змейка т╦плыми кольцами вь╦тся нежно; что ты, не бросит тебя, конечно, так что придется вс╦ самому. Знаешь, я пережила чуму, голод и разных бед до хрена, и я умею ценить живых, пока отзываются на имена. Но когда мы ляжем в одну кровать, подумай, стоит ли отогревать мое бедное сердце, чтобы потом с этим покончить одним звонком. А впрочем, поздно: пока ты занят, девочка с бронзовыми глазами, та, что зовет себя Зимним Цветком, плачет от страха крутым кипятком, плачет, выкашливая со слезами колкий гортанный ком.
(с)
Прикреплённые файлыПоменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 17.10.07 13:52
в ответ Demy Lee 17.10.07 13:27
Ну что же мне делать с тобой таким? Объявить джихад одному неверному? Вывернуться наружу кавернами, рубцами бел╦сыми: смотри, дорогой, вот так бывает, когда ты с другой, похоже, будто прижгли папиросами или вытравили кислотой. Но вс╦ некрасивое между нами по умолчанию запрещено - складывай белоснежные оригами, носи тончайшие кимоно, веди себя, как подобает принцессам, а свои воспалительные процессы оставь докторам - пусть они решают; впрочем, пожалуй, тебя украшает вон тот перламутровый шрам.
Ты так упоительно безнаказан, и веришь, что сл╦зки мышиных полчищ не отольются однажды разом, что вс╦ не накроется медным тазом, а мыши - да разве их всех упомнишь. Нет, я не пугаю тебя геенной, вообще ничем тебя не пугаю, дай Бог тебе после жизни бренной низвергнуться в самую бездну рая. Нет, я не ведаю, как должно быть, и как могло бы - не знаю тоже, не будь такою я узколобой, не будь такою я толстокожей. Ну просто прости мне мои печали, мои бессмысленные обиды, ночные бденья с убитым видом над чашкой с горьким соленым чаем. Прости, что я не могу быть гордой, прости, что я от всего устала, прости, что я с расписною торбой, прости, что я со своим уставом. Прости, что мерой своею меряю, кто здесь Авель, а кто здесь - Каин, прости, что я никогда не верю, что каждый новый ожог - случаен.
Ты так упоительно безнаказан, и веришь, что сл╦зки мышиных полчищ не отольются однажды разом, что вс╦ не накроется медным тазом, а мыши - да разве их всех упомнишь. Нет, я не пугаю тебя геенной, вообще ничем тебя не пугаю, дай Бог тебе после жизни бренной низвергнуться в самую бездну рая. Нет, я не ведаю, как должно быть, и как могло бы - не знаю тоже, не будь такою я узколобой, не будь такою я толстокожей. Ну просто прости мне мои печали, мои бессмысленные обиды, ночные бденья с убитым видом над чашкой с горьким соленым чаем. Прости, что я не могу быть гордой, прости, что я от всего устала, прости, что я с расписною торбой, прости, что я со своим уставом. Прости, что мерой своею меряю, кто здесь Авель, а кто здесь - Каин, прости, что я никогда не верю, что каждый новый ожог - случаен.
Прикреплённые файлыПоменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 30.10.07 09:24
в ответ АлександраРезина 11.10.07 16:30
Сначала я была зайцем. Толстым, пушистым, ушастым, безмозглым и оттого страшно умильным. Потом заяц как-то сам собой весь отвалился кусками темного парного мяса и оскаленных костей. И я стала уткой. Гладкой, серой, с крапчатыми крыльями, изящной китайской уткой. Я плавала в пестром от ряски пруду, пока из камышей не вылетело пламя. Утку прошило дробью, целой горстью мелкого свинцового жемчуга. Мокрая собака с горячей пастью радостно вытащила ее на берег. Внутри утки я оказалась яйцом - тонкостенным, хрупким, совершенным. Яйцо не успело даже остыть. На него наступили сапогом. Теперь я - игла. И во мне нет ничего, кроме смерти. Что самое обидное, не Кащеевой, а моей собственной.
Я правлю миром. И это очень утомительно, хотя я делаю это весьма ловко. Нужно просто одно непрерывное усилие воли, длящееся каждую секунду. Иначе мир начинает оползать пластами сырой штукатурки, из-под которой вываливаются фрагменты каменной кладки, а в дыры летит черный ветер. Если моя воля ослабнет, повсюду воцарится хаос. Главное не забывать об этом, помнить даже во сне, даже когда от усталости не видишь ничего, кроме вращающегося огненного колеса. Я - игла, стальной стержень моего мира, предательски рассыпающегося в труху.
Любовь - это сизифов труд. Ты катишь в гору огромный камень, катишь его поближе к небу, и твоя радость растет с каждым шагом. А потом он срывается, и надо все начинать сначала. И тебе кажется, что новый камень легче и уступчивей, но ты ошибаешься, это все тот же чертов камень, и до вершины тебе с ним не дойти. До вершины, к моему глубокому сожалению, - только в одиночку.
И странное дело. Чем больше я обо всем этом знаю, чем чище становится мое зрение и острее слух, тем больше мне дают советов один другого нелепее, тем чаще меня поучают, ободряют, объясняют мне истинное положение вещей и указывают на промахи. А что самое смешное, некоторые даже пытаются меня ввести в заблуждение. Извините на минуточку, если дело касается любви, то тут у меня черный пояс девятого дана. Я в жизни ничем другим не занималась. И там, где кто-то воображает себя летящей по снегу легконогой лисицей, виртуозными росчерками хвоста сметающей собственные следы, я вижу угрюмое топтание копытами в глине, сломанные ветки и дымящиеся брызги мускусной мочи. И мне скучно до зевоты.
Я - игла, я тонка и остра, и нет такой силы, которая бы превратила меня обратно в яйцо, в утку или в зайца. Поздно.
(с)
Образ с иглой поразил меня в самое сердце. Но я прихожу к выводу, что яйцо, утку и зайца можно нарастить себе снова
Вчера мне курьерской службой доставили е╦ книгу "Река Найкеле", это невероятно больно, пронзительно и близко мне.
Я правлю миром. И это очень утомительно, хотя я делаю это весьма ловко. Нужно просто одно непрерывное усилие воли, длящееся каждую секунду. Иначе мир начинает оползать пластами сырой штукатурки, из-под которой вываливаются фрагменты каменной кладки, а в дыры летит черный ветер. Если моя воля ослабнет, повсюду воцарится хаос. Главное не забывать об этом, помнить даже во сне, даже когда от усталости не видишь ничего, кроме вращающегося огненного колеса. Я - игла, стальной стержень моего мира, предательски рассыпающегося в труху.
Любовь - это сизифов труд. Ты катишь в гору огромный камень, катишь его поближе к небу, и твоя радость растет с каждым шагом. А потом он срывается, и надо все начинать сначала. И тебе кажется, что новый камень легче и уступчивей, но ты ошибаешься, это все тот же чертов камень, и до вершины тебе с ним не дойти. До вершины, к моему глубокому сожалению, - только в одиночку.
И странное дело. Чем больше я обо всем этом знаю, чем чище становится мое зрение и острее слух, тем больше мне дают советов один другого нелепее, тем чаще меня поучают, ободряют, объясняют мне истинное положение вещей и указывают на промахи. А что самое смешное, некоторые даже пытаются меня ввести в заблуждение. Извините на минуточку, если дело касается любви, то тут у меня черный пояс девятого дана. Я в жизни ничем другим не занималась. И там, где кто-то воображает себя летящей по снегу легконогой лисицей, виртуозными росчерками хвоста сметающей собственные следы, я вижу угрюмое топтание копытами в глине, сломанные ветки и дымящиеся брызги мускусной мочи. И мне скучно до зевоты.
Я - игла, я тонка и остра, и нет такой силы, которая бы превратила меня обратно в яйцо, в утку или в зайца. Поздно.
(с)
Образ с иглой поразил меня в самое сердце. Но я прихожу к выводу, что яйцо, утку и зайца можно нарастить себе снова
Вчера мне курьерской службой доставили е╦ книгу "Река Найкеле", это невероятно больно, пронзительно и близко мне.
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
NEW 30.10.07 16:00
есть классная вещь-- Камю, Эссе о Сизифе. краткий смысл -- Сизиф был счастлив . я когда прочла -- не оченъ поняла,почему, собственно.а ща понимаю - потому что у других нет ни камней, ни вершин -- и некуда и нечего тащить ...остается быть в одиночку. скучно, в общем.
мне понравилась твоя идея про "нарастить". здорово.
В ответ на:
Любовь - это сизифов труд. Ты катишь в гору огромный камень, катишь его поближе к небу, и твоя радость растет с каждым шагом. А потом он срывается, и надо все начинать сначала. И тебе кажется, что новый камень легче и уступчивей, но ты ошибаешься, это все тот же чертов камень, и до вершины тебе с ним не дойти. До вершины, к моему глубокому сожалению, - только в одиночку.
Любовь - это сизифов труд. Ты катишь в гору огромный камень, катишь его поближе к небу, и твоя радость растет с каждым шагом. А потом он срывается, и надо все начинать сначала. И тебе кажется, что новый камень легче и уступчивей, но ты ошибаешься, это все тот же чертов камень, и до вершины тебе с ним не дойти. До вершины, к моему глубокому сожалению, - только в одиночку.
есть классная вещь-- Камю, Эссе о Сизифе. краткий смысл -- Сизиф был счастлив . я когда прочла -- не оченъ поняла,почему, собственно.а ща понимаю - потому что у других нет ни камней, ни вершин -- и некуда и нечего тащить ...остается быть в одиночку. скучно, в общем.
мне понравилась твоя идея про "нарастить". здорово.
http://chng.it/fLDVftb7PY
NEW 30.10.07 16:08
Я думаю, что она (любофф эта) становится сизифовым трудом, когда бестолкового мущщинку (а мы это любим- русские бабы)) надобно тащить на вершину, а он расслабится и лапки свесит, и есесно, не выдержишь рано или поздно, обронишь брильянтика и всё снова...
А настоящий мужчина- он сам пойдёт вместе с тобой вверх, а если надо, и тебя еще на руках донесёт
В ответ на:
мне понравилась твоя идея про "нарастить".
Это не идея, Янкин, это сухой жизненный опыт мне понравилась твоя идея про "нарастить".
Я думаю, что она (любофф эта) становится сизифовым трудом, когда бестолкового мущщинку (а мы это любим- русские бабы)) надобно тащить на вершину, а он расслабится и лапки свесит, и есесно, не выдержишь рано или поздно, обронишь брильянтика
и всё снова...А настоящий мужчина- он сам пойдёт вместе с тобой вверх, а если надо, и тебя еще на руках донесёт
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)
30.10.07 17:35
в ответ АлександраРезина 30.10.07 16:08
мне вчера ( сегодня) ночью все рассказали-- почему бывает именно так -- как ты написала-- что мы( известно кто) любим их ( неизвестно кого)--и любим исключителъно к вершинам таскать -- нет, чтобы тихо-мирно жить-- на равнинке поживать . причем рассказали на форуме немецкий языккороче, и них ХY, а у нас--XX. вот собственно, и все...
) любим их ( неизвестно кого)--и любим исключителъно к вершинам таскать -- нет, чтобы тихо-мирно жить-- на равнинке поживать . причем рассказали на форуме немецкий языккороче, и них ХY, а у нас--XX. вот собственно, и все...http://chng.it/fLDVftb7PY
NEW 31.10.07 15:39
опять стихи
день сурка
Вот мое сердце сургучное, твоим именем запечатано, сохнет трещинками звездчатыми, груди льнут слепыми крольчатами, в грудь твою сонно тычутся, у тебя была таких тысяча, но - твоим именем оцарапаны мои губы, что как вино, потому что сухое красное, потому что горчит оно. Непрочитано, непрочитано то, что там, под печатью гербовой, под изящным твоим экслибрисом: эта книга из книг такого-то. Ранит губы бокалом сколотым твое имя, что как вино, потому что в хрусталь оправлено, потому что пьянит оно. Я пропитана, вся пропитана алкоголем и сигаретами, одинокие спят одетыми, а бывает и неумытыми. А бывает, совсем не спят они, на постелях своих распятые, и баюкают, будто спятили, телефонные номера. Эти судороги сердечные - бесконечные, бесконечные, никакого вам нахуй завтра, никакого в пизду вчера. Это худшая из агоний, так что дай мне скорей ладони, видишь тучи над Панксатони - нам не выбраться, день сурка. Я уже походила в шлюхах, а теперь я побуду строгой, ты один меня станешь трогать и одну меня будешь нюхать; говоришь, есть неалкоголики, у которых побольше кролики?.. Ну, любуйся. Издалека.
(С)
день сурка
Вот мое сердце сургучное, твоим именем запечатано, сохнет трещинками звездчатыми, груди льнут слепыми крольчатами, в грудь твою сонно тычутся, у тебя была таких тысяча, но - твоим именем оцарапаны мои губы, что как вино, потому что сухое красное, потому что горчит оно. Непрочитано, непрочитано то, что там, под печатью гербовой, под изящным твоим экслибрисом: эта книга из книг такого-то. Ранит губы бокалом сколотым твое имя, что как вино, потому что в хрусталь оправлено, потому что пьянит оно. Я пропитана, вся пропитана алкоголем и сигаретами, одинокие спят одетыми, а бывает и неумытыми. А бывает, совсем не спят они, на постелях своих распятые, и баюкают, будто спятили, телефонные номера. Эти судороги сердечные - бесконечные, бесконечные, никакого вам нахуй завтра, никакого в пизду вчера. Это худшая из агоний, так что дай мне скорей ладони, видишь тучи над Панксатони - нам не выбраться, день сурка. Я уже походила в шлюхах, а теперь я побуду строгой, ты один меня станешь трогать и одну меня будешь нюхать; говоришь, есть неалкоголики, у которых побольше кролики?.. Ну, любуйся. Издалека.
(С)
Поменьше ешьте с утра и побольше пейте и тогда к вечеру в вас откроется хоть какая-нибудь, хоть завалященькая, но бездночка (с)