Оглавление

Река

Разочарование

Мысль

Мне выпало родиться в двадцатом веке

Во всем виноват дождь

Все та же мысль мой разум жжет

Утро эмигранта

«Пишу я в стол» стихи мои…

Не так сложилась жизнь…

Мой лоб отчаянно прижат…

Река

Мой взгляд скользит по водной глади:

Он мерит ширь -вперед, назад-

Реки, что мне несет отраду,

А сердцу – непривычный лад.

Мой взгляд рассеян, нетревожен,

Не возбуждает сонный ум.

Тот дремлет словно заворожен,

Его не будят крик и шум.

Река несет, а взгляд встречает

Все, что удáлось ей пленить:

То пень гнилой в волну ныряет,

То древа сук за ним скользит.

Столкнулся взгляд с баржóй невольно,

Когда возникла вдалеке.

Она – нет спору -добровольно

В свой путь пустилась по реке.

Баржá растет, и гул все ближе,

Все четче надпись на корме.

Читает взгляд слова чужие,

Хоть и понятные вполне.

Взгляд дал сигнал - очнулся мозг.

Вдруг встрепенулся. Вспоминая,

Слова тревожно произнес:

Ты, брат, забыл - река чужая.

А что ж своя? Она была.

В других местах, в иное время

Мимо меня она текла,

И было вкруг другое племя.

Я в ней тонул, но бог хранил.

Иной назначил жребий:

Продолжить мне он разрешил

Карабкатьсяна жизни гребень.

И снова сердце защипало,

Виня меня во всех грехах.

И вновь на ухо зашептало

Слова о чуждых берегах.

И тут же ум спешит, вооруженный

Железной логикой своей.

Разумной мощью опьяненный,

Плетет он смыслы помудрей.

Он сердцу говорит: как мило,

Своя, чужая… – надуманный догмат…

Текут все реки в океан единый,

И все ему принадлежат.

А океан тот разлит в чаши,

Отрытые в Земле большой,

Она ж, став колыбелью нашей,

Вселенной предназначена одной.

Нас вытолкнула в мир Земля,

В нее ж вернемся после смерти,

Крупицы из того не сохраня,

Чем обладали в жизни круговерти.

Не принадлежит нам здесь ничто,

Мы сами принадлежность мира-

Так что понятие «свое»

Не более реально, чем химера.

Уж если так тебе мила утеха,

Что чем-то обладаешь ты,

Сей термин можешь без огреха

Распространить на галстук иль портки.

Вот эти точно свои в доску.

Для них ты главный атаман:

Их можешь положить на полку

Иль даже спрятать в чемодан.

Угомонилось мое сердце постепенно.

Наглядно вразумленное умом

Вновь юркнуло в нору смиренно,

Чтобы восстать когда-нибудь потом.

Взгляд мирно заскользил по глади,

Все новые картины поглощая.

Но кто-то непокорный шепчет сзади:

А все-таки река чужая.

Разочарование

Напрягся мозг в отчаянной попытке

Доселе неизвестный смысл родить.

На то решился он, скорее, по привычке,

Просто забыв, что этому не быть.

И кактому случиться? Лишь простые

Он в прежней жизни мысли источал.

И что же изменилось ныне?

О мозг, ты разве лучше стал?

В тебя я верил, ожидая,

Что зрелый впереди твой плод,

Порой легонько укоряя,

Всегда считал - ты мой оплот.

Теперь, когда ты к угасанью

Уж ближе, чем к истоку дней,

Я понял тщету упований

На мощь твою в главе моей.

Кого теперь винить, не знаю.

Родителей или творца?

Себя ли в лености без края,

Не давшей силы мудреца?

Забился мозг в тупых усильях

Задачу сложную решить.

Спешит к подсказок изобилью,

Что сердце может предложить.

Извечный спор ума и сердца

Решился просто, как всегда.

И смысла приоткрылась дверца,

И логика его не от ума.

Сказало мозгу сердце: ты в горячке,

А может, просто не в себе.

А в общем, ты еще в порядке -

Родил же мысль прийти ко мне.

Мой друг, мы оба смертны,

А разница меж нами в том:

Я жить еще могу, когда ты почти мертвый,

С моею смертью - оба мы ничто.

Скажу тебе, мне будет больно,

Когда ты свой испустишь сок,

Ведь без тебя,друг мой, невольно

Хозяин больше наш никто.

Пока еще рассудок брезжит,

Совет даю: молись о том,

Чтоб я остановилось прежде,

А ты уж вслед за мной потом.

Мысль

Всегда мне была интересна

-Равно непостижима- мысль о том,

Как сама мысль –так странно и чудесно–

Приходит в голову. Каким путем?

Как искрометная она,

Родившись в плоти мозга,

В сознаньи разогнав туман,

Вдруг испускает громкий возглас?

Тот возглас радости небесной

-Из Древней Греции привет-

С тех пор сопровождает тесно

Прозрений разума расцвет.

Как странно иногда ее явленье:

Вот не было совсем и вдруг

Ворвется словно озаренье,

Все увлекая в дивный круг.

А вот иначе бывает иногда:

Пчелиный в голове кружится рой,

А выбрать нечего оттуда:

Какую ни возьми – все смысл пустой.

Они бегут неутомимо,

Неведом бега алгоритм.

Рожденье их непрекратимо

И не подвластен его ритм.

Живет нередкий индивид с надеждой,

На мощь рассудка полагаясь,

Как Архимед, вскричать однажды

«Эв-ри-ка!», от счастья заикаясь.

Мне выпало родиться в двадцатом веке…

Мне выпало родиться в двадцатом веке

Во время без названия, когда уже

Войн и революций минуло лихолетье,

Забрав с собой достойнейших мужей.

Во время то мы жили, озираясь

На несколько десятков лет -

Ближайших тех, что за спиной остались

И ныне льют на нас свой мнимый свет.

По тем годам нас всех ровняли,

По ним и мы держали строй,

И только их мы изучали,

Как будто нет у вечности других времен.

Когда ж тех лет энергия иссякла,

Растратив в наших днях задор,

Эпоха наша обрела характер,

Позднее названный «застой».

Мне повезло родиться в середине века,

Что шанс давало следующий застать,

А заодно конец тысячелетья,

О чем мечтали так отец и мать.

Им не пришлось - то божья воля -

Хотя б одной ногой черту переступить,

И в двадцать первый век вошел один я,

Чтоб мечты прошлые в реальность воплотить.

В то время повезло родиться,

Что смерть тирана я застал -

Та смерть позволила открыться

Всем, кто плакал тихо иль громко проклинал.

Под стол пешком ходил тогда я,

Но в память врезался тот день,

Когда, совсем не понимая,

На мать всплакнувшую глядел.

Чрез много лет я вспомнил это

И великодушно допускал,

Что под тем портретом

Не с горя плакала она.

Ведь не могла же дочь врага народа

До слез печалиться о том,

Кто присвоил право Бога,

Чтобы любого объявить врагом.

В то время повезло родиться,

Что крах утопий довелось узреть,

Когда одним пришлось переродиться,

Иным же - даже умереть.

Пришлось с досадой убедиться,

Что так же сложно – как ни вертись –

Во всемирный рынок влиться,

Как и построить развитый социализм.

Мне неожиданно не повезло: пришлось увидеть,

Как двадцать первый, взяв разбег,

Быстро скукожился – пожалуй, не предвидел,

Что будет нелегко сменить проект.

И снова годы те идейным пудом давят,

И веет от них прежним злом.

Меня все это в тупик ставит,

Вычеркивая - в стихе - все «повезло».

Теперь не вразумею, как ни бился,

Как время мне мое судить -

В двадцатом веке все же я родился,

И с этим надо до конца прожить.

Во всем виноват дождь

Дождь перестал, и блики солнца

На водной ряби снова заиграли.

В кленовой кроне просверлив оконца,

На скамью влажную лучи горячие упали.

Поднялся пар и очень скоро

С нагретым воздухом смешался.

Скамейка сделалась сухою,

Как будто дождь не начинался.

Мы вышли из-под кроны клена

И снова молча опустились

На доски, теплые от солнца,

Где так удобно до дождя ютились.

Я бросил ногу за ногу – потертая

Коленка джинсов натянулась:

На ней, вовсю усердствуя,

Букашка мелкая резвилась.

- Смотри-ка, - друг воскликнул мой.

- Откуда взялась бедолага?

Не уничтожил дождь ее,

И ветер не унес беднягу.-

Ладонью я ее прижал,

Хотел узнать природу твари,

Но видно, сил не рассчитал –

Ушел в небытие мой «комарик».

Воскликнул друг: вот незадача!

Растер букашку ты, как вошь.

А я сказал: было бы иначе,

Кабы не злополучный дождь.

Он на меня взглянул в сомненьи,

Что понял мыслей цепь мою.

И я пустился в объясненья

Без веры твердой в логику свою:

Скамейка эта местом стала

- Вот есть же божья благодать –

Куда букашка пред дождем попала,

Чтоб там его тихонько скоротать.

Когда ж вновь солнце разъярилось,

Продолжила свой путь мирской,

На влажную траву однако натолкнулась

И в ожиданьи замерла с тоской.

Но тут возник сухой ботинок –

На счастье, он ее не раздавил.

Так новый путь ей был подкинут,

Ее к движенью побудил.

И радостно она заторопилась

По ткани джинсов незнакомой,

Но видно, не судьба ей была…

Чего уж там - ты видел остальное…

Мы снова замолчали на скамейке

- Пара букашек в огромном мире –

В попытках новых сконструировать «ремейки»

Из вечного – про следствие и про причину.

Луч солнца беспощадно глаз слепил,

И от жары совсем мы обалдели.

Пред нами воды Рейн катил,

И мы, прищурясь, на него глядели.

Все та же мысль мой разум жжет…

Все та же мысль мой разум жжет…

Стесняясь показаться детской,

Она чуть слышно голос подает

И тотчас затихает резко.

А собственно, что ей рядиться?

Лишь по форме нелепой кажется она –

По существу ж вполне годится

И даже, может быть, важна.

Земля вокруг Звезды вертѝтся

И, как волчок, вокруг оси своей,

Но мысль моя не тяготится

Непониманием природы сей.

Иной аспект ее питает

Из сложного планеты бытия:

А как планета понимает?

Иль нету в ней сознания?

А если есть, не знать не может

Планета об особенности той,

Что издавна поверхность ее топчет

Хомо Сапиенс, а проще - род людской.

Не только топчет, но и ковыряет

Ее подкожный жирный слой -

Сомненью он не подвергает

Наличие права на разбой.

Себя он мнит, без спору, всемогущим,

Хотя смирив гордыню, иногда

Он допускает благодушно,

Что Некто «мощь» его создал.

Разбой тот просто он толкует:

Что ж - каждый должен есть и пить.

Беда одна: сколь «хомо» ни добудет,

Никак не может поделить.

Так же, как в лета эпох иных,

Снуют оравы по планете бойко

И убивают походя себе подобных,

Как волк не убивает волка.

И все страшней оружие смерти,

К оголтелым попавшее ордам,

Способное кромсать живые плоти

И расколоть планету пополам.

НИЧЕГО все обращенья к Богу

Не принесли - Бог не вмешался.

Ведь он давно дал «хомо» волю

И на нее, пожалуй, полагался.

Переборщил творец с размером

Свободы воли, данной твари.

Она ж не справилась с соблазном

И продолжает жить словно в угаре.

Здесь мысль моя в предположеньи,

Что нечто тайное планета знает,

С известной долей раздраженья,

Пусть и по-детски, вопрошает:

По силам ли самой планете

Вмешаться в кавардак людской,

На что так и не смогли ответить

«Ни бог, ни царь и ни герой»?

Что стóит так ей встрепенуться,

Чтоб вздрогнул род людской слегка-

Как лошадь может огрызнуться,

Неловкого желая сбросить седока.

Но в воздухе вопрос повис бессильно.

И я в бессилии замолчал в тиши.

Лишь в голове возникло инфантильное:

Вот бы «хомо» приставки «сапиенс» лишить.

Вот так смешно пар выпустил и сник,

Подумав обо всех вдруг человеках,

О том, что я один из них

И, может быть, переборщил в наветах.

Утро эмигранта

Раскрыл глаза и прямо над собой

Увидел серо-белый потолок.

Светильничек совсем простой-

На блеклом фоне островок.

Вполне обычное виденье

Утра обычного вполне.

И радость первая от пробужденья,

Что в комнате проснулся, а не вне.

(Ведь в прошлой жизни так случалось,

Что за полночь раскрытые глаза

Лишь свет ушедших звезд встречали…

Да ладно уж… вернемся к потолкам.)

Потом мозг долго размышляет:

Здесь варианты очень разные.

Такие потолки в любых местах бывают,

Включая самые пикантные.

В больнице, вытрезвителе, в роддоме,

В казарме, в помещении для вахты,

В столовой, в сумасшедшем доме

И даже у солдат на гауптвахте.

Я это быстро перебрал

В уме, с утра еще не оживленном,

Но помнящем, что в месте засыпал,

В тот список не включенном.

Испуганно метнулась голова

За шеей, повернувшейся до хруста,

А взгляд по стенке побежал,

Еще приметы отыскивая шустро.

Но незатейливый узор обоев

Не добавляет мыслей на вертел –

Лишь строки-признаки запоев

Певца в мозгу, что про обои пел¹⁾.

Но вот она! Сквозь мутность взора

Ее в который раз узнал.

С массивной деревянною опорой,

Рождает в мозге правильный сигнал.

Все, баста – я проснулся.

С видением настольной лампы той

Я в мир последних лет вернулся,

Который все равно чужой.

Ее купил я на блошином рынке.

Теперь, словно маяк морской,

Она мне по утрам тропинка,

С которой - ступаю в день очередной.

Уж пять лет не проходит ощущенье,

Что в длительной командировке я

Без всяких отношений и общений,

И командировочного предписания.

Но все равно иду послушно,

На ноги тапки натянув.

И бреюсь, фыркаю под душем,

Себя пытаясь обмануть.

И выхожу из дома, дверь толкнув тугую.

Шаг ускоряю, засопев,

Но вспоминаю – это все впустую –

И замираю, остолбенев.

Стою, молчу, бездумно озираясь

Среди спешащего вокруг народа,

Кроме себя ни на кого не обижаясь

В Германии две тысячи шестого года.

¹⁾ Имеются в виду строки В. Высоцкого: «Ой, где был я вчера – не найду, хоть убей. Только помню, что стены с обоями…».

*****

«Пишу я в стол» стихи мои…

«Пишу я в стол» стихи мои,

(Как много лет звучит фигура речи.)

Сохранность их в ближайшем бытии

Также компьютер может обеспечить.

Смешавшись, пролежат они

- На биты с байтами разбиты –

С другими файлами, в тени

Которых будут позабыты.

Опять же – «Рукописи не горят…».

Сказал один великий мастер.

Так, может, лучше все подряд

В реальный стол и баста?

(Недавно опыт я провел:

Стих на листке бумажном

Над пламенем свечи повел –

Он вспыхнул и сгорел отважно.)

Напрасно обнадежил мастер –

В его предположеньи смелом,

Наверное, другой характер

Строк вечных полагался в целом.

Но и компьютер c его мозгом

Не исключает риск –

Ведь он подвержен вирусным угрозам,

И даже «сгореть» может жесткий диск.

А если сохранностью не задаваться?

Сколь шансы велики вообще,

Что станет внук в столе копаться

Иль щелкать мышкой на столе?

Что в стихе старческого буйства

Для юношей, чтобы не «скисли»?

Лет недопетых строки-чувства?

Иль рвущие мозг строки-мысли?

Как жизнь моя неоднозначна,

Так стиха неясна судьба.

А очень хочется, признаться,

Чтоб кто-то заглянул сюда.

Чертовски мне приятно б было

(Хоть и не узнал бы я о том),

Что кто-то как-то разделил бы

Написанное мною о мирском.

Страдаю, мучаюсь, рифмую,

Бессилен отогнать напасть.

Натуру странную бичую

И продолжаю в стол писать.

*****

Не так сложилась жизнь…

Не так сложилась жизнь,

Чтоб стать публичным…

А ведь что-то в душе тлело.

Сегодня просто неприлично

Солгать, что не болело.

Правда, в публичных

Могут бросить камень…

И трудно будет увернуться.

Да и не всякий сможет парень

От грязи каменной отмыться.

Так что не все так плохо.

Вот, есть какие-то резоны…

А лучше ли, себя любя,

В тени построенных заслонов

Камни швырять в любимого себя?

*****

Мой лоб отчаянно прижат…

Мой лоб отчаянно прижат

К стеклу вагонному, как в детстве.

А мне давно за шестьдесят,

И ночь темна - с стеклом в соседстве.

Не разобрать, что за окном,

Хоть частые огни мелькают.

И в ожидании трепетном,

Как в детстве, сердце замирает.

Вот, может быть, сейчас

В ночи летящий поезд

Куда-то вынесет – и раз…

Увижу град, что детством был построен.

Но колеса все стучат,

Не в силах отыскать то место,

А мне давно за шестьдесят

И за спиною детство.