Жаль, что люди не птицы.
Жаль, что люди не птицы,
им летать, не дано.
Прилетел бы синицей,
под твоё вновь окно.
Под окно, где осталась,
наша прошлая жизнь.
Птица в небе металась,
разбиваясь вся в пыль.
Пыль ложится на стены,
и на голову мне,
перерезаны вены,
в нашей общей судьбе...
Так хочется женского тела,
Погладить его, разогреть,
Потом, подготовив для дела,
Часа три над ним попотеть.
Так хочется страсти ответной,
Сжигающей ночи и дни,
Чтоб, вспыхнув огнём разноцветным,
Бурлила, кипела в крови.
Чтоб, ласки ломая заслоны,
Досужих придирчивых норм,
Смели все преграды, препоны,
Вселенский устроили шторм.
Поломался черенок, черенок лопаты,
сок течёт, течёт, как сок, запах терпкий мяты.
А по жизни карусель, карусель- игрище,
скоро выйдет, выйдет срок, стынет пепелище.
Пепелище из дорог, из дорог проклятых,
до крови истёртых ног, простыней измятых.
Простыней и площадей, обагрённых кровью,
но меня тут не жалей здесь своей любовью.
Я постылый и глухой, истин не внимаю,
я плохой, совсем плохой, на собак уж лаю.
На собак и на блядей тех, что на задвоках,
разбивая душу в прах в их убогих норках.
Поломался черенок, и обвисли брыли,
ну за чем скажите вы, вы меня убили…
Ты опускаешь свои руки,
тоской полны твои глаза,
за горизонт стекают звуки,
за горизонт стекают, за…
Дождей осенних сколько было,
весенних гроз не перечесть
и я любил, и ты любила,
горька любовь у нас, как месть.
Другой целует твои руки
и я целую у другой,
перетекают с неба звуки,
за что всё это нам с тобой.
За что объятия украдкой,
в них поцелуй наш, как укус,
любовь бывает кисло-сладкой,
с горчинкой нашей терпкий вкус.
Мы опускаем с тобой руки
и каждый раз, как навсегда,
разлуки нашей, эти муки,
на день, на год, или на два.
А дни мелькают сентябрями,
у нашей жизни на кругу,
два одиночества краями,
кто разорвёт? Я не смогу…
Ты опускаешь свои руки,
тоской полны твои глаза,
за горизонт стекают звуки,
за горизонт стекают, за…
Я, с точки зренья медицины,
По сути человек больной.
Ругаюсь матом без причины,
Не разбавляю спирт водой.
Я иногда бываю грубым,
Бывает, веселюсь до слёз,
И по ночам стучу по трубам,
Чтобы соседям не спалось.
Не получив образованья,
Бездельник, лодырь, лоботряс.
Хожу по жизни без сознанья,
Как впрочем многие из вас.
Когда же мне бывает скучно,
Я из козявок и соплей.
Леплю себе собственноручно
Фигурки сказочных зверей.
Стоят они на пыльной полке,
C любовью смотрят на меня.
Мои козявочные волки,
Мои сопливые друзья.
Я иногда им глажу спины,
И в
летний парк гулять вожу,
Ведь с точки зренья медицины,
Я с головою не дружу.
Но в том большой беды не вижу,
Гуляя в парке средь берёз,
Живу, люблю и ненавижу
И пальцем ковыряю нос.
И пусть стремительным галопом
Несётся мир под клич вождей,
А я останусь идиотом,
Но блядь, счастливым до соплей.
Привет, привет...н-да уж...
Прогулялась по всей ветке...В последнем козявочные волки очень впечатлили...
Кстати, слово "зачем" пишется вместе...
"Поломался черенок, и обвисли брыли,
ну за чем скажите вы, вы меня убили…"
Так что - пилите гири Шура....
В дымке плавает луна,
Звёздочки мерцают,
Поднимая ил со дна,
Щучки проплывают.
Карась замер чуть живой,
Чуть живой от страха.
Он не стар, ни молодой,
В чихуе рубаха.
Раньше сам таких валял,
В придорожной тине.
Жуть охочий был до них,
Запечённых в глине.
А теперь хлебает суп,
Супчик из консервы.
Даст порой, какой на зуб,
Пощекочет нервы.
И опять уйдёт на дно,
Умиляясь чуду.
Коль поймаю я его,
Жрать, клянусь, не буду.
Щукам брошу без штанов,
В пруд на растерзание.
Славный будет мне улов,
Под живца стенание.
Ух, отжарю в купорос,
Щучье племя лихо.
Карасю же двину в нос,
Чтоб сидел там тихо.
А мне что, я крокодил,
Да с моею рожей.
Я не щук, акул валил,
Что та ржёшь прохожий.
Триппер разный собирал,
Походя для весу,
А чтоб правду всю ты знал,
Жарил стюардессу.
Жуть костлявою была,
С ней я настрадался.
Как бычок, да с дубом тем,
Года три бодался.
Но с блесною на губе,
Сорвалась зараза.
Зря я масла подливал,
За ночь по три раза.
Всё равно ушла на дно,
Чуть виляя днищем,
Всю мечту мою на зло,
Исхлестав хвостищем.
Я конечно крокодил,
С очень толстой кожей,
Но её я отпустил,
Отпустил прохожий.
А мечту, да что мечту…
Взяли на заметку,
Подсадил, как рыбку ту,
На кукан, на ветку.
Но сперва помыл, побрил,
Сбрызнул всю парфюмом,
Да и щукам тем скормил,
Пополам с изюмом.
Мне бы в сторону вовремя сдвинуться,
ворон глаз бы моих не клевал.
Ну, а так вот, пришлось опрокинуться,
снайпер в голову точно попал.
Мне бы в сторону вовремя сдвинуться,
и вернулся б живой я домой.
Мама вздрогнула, чай опрокинулся,
сердцем чует беда там со мной.
Чует сердце беду неминучую,
разум верить не хочет ещё.
Болью страшной, такою тягучею,
накрывает волною её.
Побледнела вдруг сразу, осунулась,
крестясь мелко дрожащей рукой.
«Прости господи, дури подумалось,
он вернётся, вернётся домой».
Ты прости меня милая мамочка,
что убит я на этой войне.
Мне бы вовремя глупому сдвинуться,
прилетел бы на крыльях к тебе.
Мне бы вовремя глупому сдвинуться,
снайпер тоже б остался живой.
Ну, а так забросали гранатами,
и теперь он здесь рядом со мной.
Не накличь греха мама проклятием,
он такой же, как я и как все.
Я ведь тоже был вовсе не ангелом,
на ненужной нам этой войне.
Я погиб мам, но мы ещё встретимся,
не сейчас и не здесь, подожди.
Счастьем радостью вся ты засветишься,
будет это у нас впереди.
Ах,ты милая, милая мамочка,
умоляю тебя, не реви.
Мы с тобой обязательно встретимся,
и не будет там больше войны.
Ну, привет-мечта поэта,
Раздеваться не спеши,
Я вернулся с того света,
Как жила тут расскажи.
С кем барахталась в постели,
Целовалась с кем в засос.
Не соврали, в самом деле
На тебя огромный спрос.
Люди, нет верней людишки,
Проигравшись в пух и прах,
Свои мелкие страстишки,
В ранг любви возводят, нах…
Не перечишь им напрасно
И жалеешь их ты зря,
Знаешь всё давно прекрасно,
Или били мало бля.
Сапогами грубой прозы,
Мало втаптывали в грязь.
Мало ставила, что ль в позы,
Суетящаяся мразь.
Эх, мечта, мечта поэта,
Ты пришла ко мне весной,
Жалко очень, что до лета,
Не дожили мы с тобой.
Если б, ветку хотя бы пролистал, глядишь и ещё бы что-нибудь кроме сисек, увидил.
Бля, ради интереса перечитал всю ветку. Ни одного слова про сиськи. Ты случайно не слепо-глухо- немой?
Почему мне так нравятся бляди,
Потому что я сам такой,
Половодье их чувств во взгляде,
В сердце будят палящий зной.
Бескорыстье игрищ телесных,
Догм милей пуританских мне,
Мало женщин на свете честных,
Мужиков, так и нет вообще.
Оскорблённый, сунь нож мне в спину,
Не читая морали зря,
На сухую непадок вагину,
Почему, сам не знаю я.
Мне чтоб свежим сочилась соком,
В буйстве праздника естества,
И пускай, потом выйдет боком,
Шепотком за спиной, блядва.
Наплевать, растереть, не помнить,
Утопив в чувствах томных боль,
Пусть любовь для сухих и скромных,
А для нас в блядстве жизни-соль.
Я шурую в кедах по асфальту,
Позади Уральский уж хребет.
Из Москвы пешком ходил на Мальту,
А теперь хуярю на Тибет.
Говорят Далаи там все в ламе,
Сало в шоколаде, аж писец.
Заскочу в Тюмени к одной даме,
Размочу немного свой конец.
Или может мимо пропиздую,
Как монах буддийский на рысях.
Воли не давая больше хую,
Вдруг ещё та дама на сносях.
Всё, предгорья кончились, долина,
Чашей слегка вогнутой Сибирь.
К кедам пристаёт говно и глина,
Но за то смотри, какая ширь.
Буераки, ямы и болота,
Кеды чую, надо бы снимать,
А то в храме древнем у киота,
Далай в ламе может, не признать.
Скажет: « что за чмырь болотный прётся?»,
«Батогами в шею его гнать».
Хорошо в Сибири водка пьётся,
Хули…, когда нечего терять.
Всё давно потерянно, пропито,
Под ногами чавкает навоз.
Пьют, за тех, кто нынче у корыта,
И за тех, кто строил им колхоз.
Мне штрафную сходу накатили,
«Пей», сказали с нами немчура.
А потом ногами долго били,
Посреди широкого двора.
Кеды отобрали паразиты,
Босиком на Чуйский дёрнул тракт.
Подожди, орут ещё не квиты
Половой свершим с тобою акт.
Не, ребята хрен вы угадали,
Бегаю быстрее, чем сайгак.
Пятки мои грязные сверкали,
Кеды проебал свои мудак.
А без кед кому я на хрен сдался,
Ни в Тибет не пустят, ни в Нарым.
Что-то и пиздеть уж заебался
Отдохнуть, поехать, что ли в Крым.
Или лучше сразу на Мальдивы,
Ускакать на огненном коне.
Там пассаты всякие приливы,
И не надо думать о хуйне…
Переборчиком клавиши, кнопочки,
И меха до отказа, навзрыд.
Жизнь осиновым колышком,глоточку,
Не впервой мне забить норовит.
Не впервой и даст бог не в последненький,
Рви гармошечка душу в куски.
Песней грустной, прощально-осеннею,
Слов не вспомнить, одни матерки.
Слов не вспомнить, забыл их, наверное,
А быть может, не знал никогда.
Те слова матершинные, скверные,
Мне по нраву порой, иногда.
Ох, головушка ты непутёвая,
Мысль как пуля, опять недолёт.
И мелодия эта не новая,
Мне сердечко тихонечко рвёт.
Эх, рвану до упора гармошечку,
Распахну, словно душу меха.
И похабно-весёлою песенкой,
Удивлю вас наверно слегка.
Брызнут краской пунцовою, девчоночки,
Мужики тихо хмыкнут в кулак.
А серьёзные, строгие дамочки,
Скажут: » Фу, ну какой же пошляк».
А я дальше на клавиши, кнопочки,
Перебором, да в мать-перемать.
По Есенинской старой дороженьке,
Под иконы пойду, умирать.
Милая девчонка - тонкая лоза,
То смеёшься звонко, то в глазах слеза.
Милая девчонка - лучик золотой,
Волосы стекают, шёлковой рекой.
Ямочки,серёжки,сумочка в руке,
В модных босоножках, платье от куртье.
Бабки на скамейках, аж открыли рот,
Ах, с такою павой, этот обормот.
Ох, поплачет девка, он же хулиган,
Участковый Васька, говорил Жиган.
Милая девчонка, ты не верь враньё,
Каркают старушки, словно вороньё.
Им бы языками, только почесать,
Не со зла от скуки, взялись обсуждать.
С той поры промчалось много, много лет,
Дочка наша пава, а сынок атлет,
Ты ж не изменилась - девочка лоза,
На тебя смотрю я, а в глазах слеза.
