Вареный зам
Зама мы называли "Мардановым через "а". Как только он
появился у нас на экипаже, мы - командиры боевых частей -
утвердили им планы политико-воспитательной работы. Все
написали: "Утверждаю, Морданов". Через "о".
- Я - Марданов через "а", - объявил он нам, и мы тогда
впервые услышали его голос. То был голос вконец изнасилованной
и обессилевшей весенней телки.
Когда он сидел в аэропорту города Симферополя, где человек
пятьсот мечтало вслух улететь и составляло по этому поводу
какие-то списки, он двое суток ходил вокруг этой безумной
толпы, периодически подпрыгивал, чтоб заглянуть, и кричал при
этом криком коростеля:
- Посмотрите! Там Марданов через "а" есть?.. Инженер
неискушенных душ. Он познал нужду на Черном флоте, был
основательно истоптан жизнью и людьми, имел троих детей и любил
слово "нищета".
- Нищета там, - говорил он про Черноморский флот, и нам
тут же вспоминались подворотни Манхеттена.
У него был большой узкий рот, крупные уши, зачеркнутая
морщинами шея и тусклый взгляд уснувшего карася.
Мы его еще ласково называли Мардан Марданычем и "Подарком
из Африки". Он у нас тяготел к наглядной агитации,
соцсоревнованию и ко всему сельскому: сбор колосовых приводил
его в судорожное возбуждение.
- Наш зернобобовый! - изрекали в его сторону корабельные
негодяи, а матросы называли его Мухомором, потому что рядом с
ним не хотелось жить.
Он любил повторять: "Нас никто не поймет" - и обладал
вредной привычкой общаться с личным составом.
- Ну, как наши дела? - произносил он перед общением
замогильным голосом восставшей совести, от которого живот
начинал чесаться, по спине шла крупная гусиная кожа, а руки
сами начинали бегать и хватать сзади что попало. Хотелось тут
же переделать все дела. Однажды мы его сварили. Вам, конечно
же, будет интересно узнать, как мы его сварили. А вот как.
- Ну, как наши дела? - втиснулся он как-то к нам на боевой
пост. Входил он всегда так медленно и так бурлачно, как будто
за ним сзади тянулся бронированный хвост.
В этот момент наши дела шли следующим образом: киловаттным
кипятильником у нас кипятилось три литра воды в стеклянной
банке. Банка кипела, как на вулкане. Чай мы заваривали.
- Ну, как...
Дальше мы не слышали, мы наблюдали: он запутался рукавом в
нагревателе и поволок его вместе с банкой за собой.
Мы: я и мой мичман - мастер военного дела - проследили
зачарованно их - его и банки - последний путь.
- ...наши дела... - закончил он и сел; банка опрокинулась,
и три литра кипятка вылилось ему за шиворот.
Его будто подняли. Первый раз в жизни я видел вареного
зама: он взлетел вверх, стукнулся об потолок и заорал как
необразованный, как будто нигде до этого не учился, - и я
понял, как орали дикие печенеги, когда Владимир-Солнышко
поливал их кипящей смолой. Слаба у нас индивидуальная
подготовка! Слаба. Не готовы замы к кипятку. Не готовы. И к
чему их только готовят?
Наконец, мы очнулись и бросились на помощь. Я зачем-то
схватил зама за руки, а мой мичман - мастер военного дела -
кричал: "Ой! Ой!" - и хлопал его зачем-то руками по спине.
Тушил, наверное.
- Беги за подсолнечным маслом! - заорал я мичману. Тот
бросил зама и с воплями: "Сварили! Сварили!" - умчался на
камбуз. Там у нас служили наши штатные мерзавцы.
- Насмерть?! - спросили они быстро. Им хотелось насмерть.
Мой мичман выпил у них от волнения воду из того лагуна,
где мыли картошку, и сказал: "Не знаю". За то, что он "не
знает", ему налили полный стакан. Мы раздели зама и начали
лечить его бедное тело.
Он дрожал всей кожей и исторгал героические крики.
Однако и проняло же его! Мда-а. А проняло его от самой шеи
до самых ягодиц и двумя ручьями затекло ниже пояса вперед и там
спереди - ха-ха - все тоже обработало!
Спасло его только то, что при +28ьС в отсеке он вместо
нижнего белья носил шерстяной костюм.
Своя шерсть у него вылезла чуть позже - через неделю.
Кожа, та тоже слезла, а там, где двумя ручьями затекло, там -
ха-ха - снималось, как обертка с сосиски, то есть частично
вместе с сосиской.
- Ну, как наши дела? - вполз он к нам на боевой пост
осторожненько через две недели, живой. - Воду не кипятите?..

Не для дам
Вернемся к вопросу о том, с кем мы, офицеры флота, делим
свои лучшие интимные минуты, интимно размножаясь, а проще
говоря, плодясь со страшной силой.
Просыпаешься утром, можно сказать даже - на подушке, а
рядом с тобой громоздится чей-то тройной подбородок из отряда
беспозвоночных. Внимательно его обнюхиваешь, пытаясь
восстановить, в какой подворотне ты его наблюдал. Фрагменты,
куски какие-то. Нет, не восстанавливается. Видимо, ты снял эту
Лох-Несси, эту бабушку русского флота, это чудище северных скал
одноглазое в период полного поражения центральной нервной
системы, когда испытываешь половое влечение даже к сусликовым
норкам.
Иногда какой-нибудь лейтенант до пяти утра уламывает у
замочной скважины какую-нибудь Дульцинею Монгольскую и, уломав
и измучась в белье, спит потом, горемыка, в автобусе,
примерзнув исполнительной челкой к стеклу.
Таким образом, к тяготам и лишениям воинской службы,
организуемым самой службой, добавляется еще одна тягота,
разрешение от которой на нашем флоте издавна волнует все
иностранные разведки. Проиллюстрируем тяготу, снабдив ее
лишениями. Начнем прямо с ритуала.
Подъем военно-морского флага - -это такое же ритуальное
отправление, как бразильская самба, испанская коррида,
африканский танец масок и индийское заклинание змей. На подъем
флага, как и на всякий ритуал, если ты используешься в качестве
ритуального материала, рекомендуется не опаздывать, иначе ты
услышишь в свой адрес такую чечеточку, что у тебя навсегда
отложится: этот ритуал на флоте - главнейший.
Уже раздалась команда: "На флаг и гюйс..." - когда на
сцене появился один из упомянутых лейтенантов. На его виноватое
сюсюканье: "Прошу разрешения встать в строй..." - последовало
презрительное молчание, а затем раздалась команда: "Смир-на!!!"
Лейтенант шмыгнул в строй и замер.
Вчера они сошли вдвоем и направились в кабак на спуск
паров, а сегодня вернулся почему-то только один. Где же еще
один наш лейтенант? Старпом, крестный отец офицерской мафии,
скосил глаза на командира. Тот был невозмутим. Значит, разбор
после построения.
Не успел строй распуститься, не успел он одеться шелестом
различных команд, как на палубе появился еще один, тот самый
недостающий лейтенантский экземпляр. Голова залеплена огромным
куском ваты, оставлены только три дырки для глаз и рта. Вот он,
голубь.
- Разберитесь, - сказал командир старпому, - и накажите.
Старпом собрал всех в кают-компании.
- Ну, - сказал он забинтованному, - сын мой, а теперь
доложите, где это вас ушибло двухтавровой балкой? И лейтенант
доложил.
Пошли в кабак, сняли двух женщин и, набрав полную сетку
"Алазанской долины", отправились к ним. Квартира однокомнатная.
То есть пока одна пара пьет на кухне этот конский возбудитель,
другая, проявляя максимум изобретательности, существенно
раздвигает горизонты камы-сутры, задыхаясь в ломоте.
Окосевшее утро вылило, в конце концов, за окошко свою
серую акварель, а серое вещество у лейтенантов от
возвратно-поступательного и
колебательно-вращательного раскаталось, в конце концов, в
плоский блин идиотов.
Уже было все выпито, и напарник, фальшиво повизгивая, за
стенкой доскребывал по сусечкам, а наш лейтенант в состоянии
слабой рефлексии сидел и мечтал, привалившись к спинке стула, о
политинформации, где можно, прислонившись к пиллерсу, целый час
бредить об освобождении арабского народа Палестины.
И тут на кухню явилась его Пенелопа.
- Не могу, - сказала Пенелопа суровая, - хочу и все!
Офицер не может отказать даме. Он должен исполнить свой
гражданский долг. Лейтенант встал. Лейтенант сказал:
- Хорошо! Становись в позу бегущего египтянина!
Пенелопа как подрубленная встала в позу бегущего
египтянина, держась за газовые конфорки и заранее исходя стоном
египетским. Она ждала, и грудь ее рвалась из постромков, а
лейтенант все никак не мог выйти из фазы рефлексии, чтоб
перейти в состояние разгара. Ничего не получалось. Лейтенант
провел краткую, но выразительную индивидуально-воспитательную
работу с младшим братом, но получил отказ наотрез. Не захотел
члентано стачиваться на карандаш - и все. Ни суровая встряска,
ни угроза "порубить на пятаки" к существенным сдвигам не
привели.
Девушка стынет и ждет, подвывая, а тут... И тут он заметил
на столе вполне приличный кусок колбасы. Лейтенант глупо
улыбнулся и взял его в руки.
Целых десять минут, в тесном содружестве с колбасой,
лейтенант мощно и с подсосом имитировал движения тутового
шелкопряда по тутовому стволу.
Девушка (дитя Валдайской возвышенности), от страсти
стиснув зубы, крутила газовые выключатели, и обсуждаемый вопрос
переходил уже в стадию судорог, когда на кухню сунулась буйная
голова напарника.
- Чего это вы здесь делаете? - сказала голова и добавила:
- Ух ты...
Голова исчезла, а дверь осталась открытой.
- Закрой, - просквозила сквозь зубы "Валдайская
возвышенность", и он, совершенно увлекшись, не прекращая
движения, переложил колбасу в другую руку, сделал два шага в
сторону двери и закрыл ее ногой. Пенелопа, чувствуя чешуей, что
движения продолжаются, а он закрывает дверь вроде бы даже
ногой, оглянулась и посмотрела, чем это нас там. Выяснив для
себя, что не тем совершенно, о чем думалось и страдалось, она
схватила с плиты сковороду и в ту же секунду снесла лейтенанту
башку. Башка отлетела и по дороге взорвалась.
Через какое-то время лейтенант очнулся в бинтах и вате и,
шатаясь, волоча рывками на прицепе натруженные гонады, как
беременная тараканиха, - он явился на борт.
- Уйди, лейтенант, - сказал старпом среди гомерического
хохота масс, - на сегодня прощаю за доставленное удовольствие.

Оль, а ты что, на флоте служила?

Нет, Бог миловал, но книга понравилась, полвечера хихикала

потому-как своим жизнерадостным смехом создаю нерабочую обстановку на рабочем месте
барин шибко недоволен
Заранне благодарен.
Искренне Ваш...
Derminator

что за книга то?
Заранне благодарен.
Искренне Ваш...
Derminator

Александр Покровский "Расстрелять"

Koestlich!!!!!
spasibo, Olsser!!