Подсовываете им на 20 лет старше

Я всё пишу из жизни. Может вам стоит снять розовые очки? У девушек это в природе, их заводят мужчины постарше, а не сопляки, которые не знают даже где находится клитор.

А што ты с клитором делаеш?)

которые не знают даже где находится клитор.

Это расценивать как слова взрослого человека?

Такое впечатление, что вы только вчера узнали и спешите оповестить всех, чтобы не подумали, что вы не знаете анатомических особенностей женщины. В полку знатоков прибыло.

Самолёт приземлился в Салониках ближе к вечеру. Сквозь стекло терминала вечернее солнце заливало всё мягким золотым светом, будто кто-то специально настроил фильтр воспоминаний. Я не был здесь почти два года, но всё казалось до боли знакомым — запах моря, гул цикад, и даже воздух, тёплый и чуть солёный, словно вино из прошлого.

Я вышел из аэропорта налегке — одна спортивная сумка на плече и несказанное чувство, будто вернулся не просто в город, а в нечто большее. В часть себя.

Салоники встретили меня по-своему — шумные, живые, и одновременно усталые, как старая песня, которую любишь до дрожи. Я сел в такси, назвал адрес — район Ано Поли, там когда-то мы сидели с Марией на каменных ступенях, болтая до рассвета.

И вот, спустя пару часов, я увидел её.

Мария стояла возле кафе на углу. Всё такая же, как я запомнил — каре, тёмная кожа с лёгким блеском южного солнца, голубые глаза, почти неестественные в своей глубине.
Ей было 43, но она выглядела так, будто время вежливо обошло её стороной.

— Ты не изменился, — сказала она, с лёгкой улыбкой.
— Ты — тоже, — ответил я, хотя внутри всё перевернулось.

Мы сели за столик у моря. Она заказала фраппе, я — фреддо без сахара. Разговор шёл легко, но где-то под поверхностью чувствовалась напряжённость.

— Знаешь, сказал я, — два года назад я слышал, что ты рассталась…
— Да, перебила она. — И с тех пор… никого.

Она посмотрела вдаль, где солнце клонилось к горизонту.
— Знаешь, что самое странное? — тихо продолжила Мария. — Мне никто и не нужен был. Не после того, как ты уехал.

Я не знал, что сказать. В горле встал ком.
Прошло уже 2 года, но в её голосе была та же искренность, от которой когда-то я убежал.

Мы сидели молча. Между нами были два бокала, чаша с оливками и два года тишины.

Мария крутила соломинку в бокале, как будто в этом простом движении можно было найти нужные слова. В её глазах отражался закат — небо становилось медным, а море — темнее.

— Ты ведь не просто так приехал, правда? — спросила она, не глядя на меня.

Я отвёл взгляд. Почему я приехал? Работа — да, отговорка хорошая. Отпуск — вполне. Но всё это было не тем. Я приехал потому что устал. Устал от Франкфурта, от наркоманов, проституток, от сумасшедшего ритма жизни , от одиночества, которое почему-то особенно громко звучало в тишине немецких ночей. Устал от себя.

— Не знаю, — сказал я честно. — Наверное, чтобы что-то найти. Или вернуть.

Мария слегка усмехнулась.
— А ты всё ещё не научился называть вещи своими именами?

Эта фраза ранила. Потому что была правдой.

Мы выпили молча. Где-то неподалёку играл уличный музыкант — старая песня Хадзидакиса. Те же ноты, что играли однажды ночью, когда мы вдвоём танцевали босиком по набережной. Тогда я уехал на следующее утро.

— Я ведь тогда долго ждала, что ты вернёшься, — вдруг сказала она. — А потом поняла, что нет. Ты — из тех, кто убегает, когда становится по-настоящему важно.

Я открыл рот, чтобы возразить, но закрыл. Потому что она снова была права. Я действительно сбежал — не потому, что не любил, а потому что любил слишком сильно. И испугался.

— У тебя ведь была семья? — спросила она вдруг.

— Да. Был брак. 13 лет. Мы расстались 3 года назад, но не хотел тебе говорить об этом. Всё давно в прошлом.

— А чувства? спросила Мария тихо.
— К ней? Нет. Мария, я думаю о тебе всё это время. Всегда. Даже когда не должен.

Она вздохнула.
— Я не искала никого, потому что у меня тоже всё было "вроде бы" — работа, друзья, семья рядом. Но по вечерам я ловила себя на том, что думаю: а если бы ты тогда остался? Если бы не уехал?

Между нами — пауза. Тонкая, натянутая, хрупкая.

И вдруг она сказала:
— У нас не было шанса. Ни тогда. Ни сейчас. Но, может, мы просто слишком боялись? Не друг друга, а себя.

Мы шли вдоль моря. Свет фонарей ложился пятнами на брусчатку, вдалеке слышался плеск волн. Мария шла рядом молча. Я чувствовал, что она хочет что-то сказать — но не может.

— Всё в порядке? — спросил я, не выдержав.

Она остановилась, посмотрела на меня. В её взгляде было что-то неуловимо тревожное. Грусть? Страх? Или что-то другое?

— Да. Просто… устала немного, — ответила она неуверенно, словно сама не поверила в то, что сказала.

Я хотел обнять её. Прижать, как раньше. Но что-то в её теле говорило: не сейчас.

— Знаешь, — сказала она, глядя в темноту, — с годами мы учимся молчать. Говорим меньше. Прячем чувства. Считаем, что если не скажешь — значит, этого не было.

— Но это неправда, — тихо ответил я. — Оно всё равно остаётся. Где-то внутри. Гложет. Портит изнутри.

Она кивнула, как будто я подтвердил то, чего она боялась.

Потом она вдруг изменилась.
— Послушай, — сказала она резким, непривычным голосом. — Не надо возвращаться, если ты думаешь, что здесь тебя ждёт прежнее. Салоники не такие. Я — уже не такая. Мы... другие.

— Я не ищу "прежнего", — ответил я. — Я ищу правду. О себе. О нас.

Мария опустила взгляд.
— Тогда тебе придётся быть готовым услышать больше, чем ты хочешь.

Мы разошлись у её дома.
— Заходи завтра, если будет время, — сказала она уже у двери. — Только… будь готов. Не всё просто.

И исчезла в полумраке.

На следующий вечер я зашёл к ней. Квартира Марии была всё такой же — светлая, уютная, с запахом корицы и жасмина. Где-то в углу играло радио, и в голосе греческой певицы слышалась печаль, которую я не мог объяснить.

— Хочешь вина? — спросила она, чуть тише обычного.

Я кивнул. Она поставила два бокала на стол, села напротив, но долго не поднимала глаза.

— Мария... — начал я.

— Подожди, — перебила она. — Прежде чем ты что-то скажешь… Мне нужно кое-что тебе показать.

Она встала, пошла в спальню и вернулась с небольшим конвертом, уже пожелтевшим от времени. Она положила его передо мной, будто это был не кусок бумаги, а что-то хрупкое и опасное одновременно.

— Это письмо… я написала его 2 года назад. Когда ты уехал. Но так и не отправила.

Я молча взял конверт. На нём не было адреса. Только моё имя.

Я развернул бумагу. Почерк был аккуратным, ровным. Но уже в первых строках рука дрогнула.

"Ты уехал. Я осталась. Я не виню тебя, я просто хочу, чтобы ты знал. Тогда я не сказала, не успела, побоялась — но теперь уже поздно. Я беременна. От тебя."

Сердце остановилось.
Я перечитывал фразу снова и снова, как будто не мог поверить.

"Я не жду, чтобы ты вернулся. Просто хотела, чтобы ты знал. Это — часть тебя. И часть меня. И, возможно, наш единственный шанс был потерян в тот день, когда ты повернулся и ушёл."

Я поднял глаза.

— Где он? — спросил я.

Мария опустила голову.

— Его зовут Никос. Он сейчас у мамы, в деревне. Я не знала, как сказать тебе. Всё это время я думала, что ты просто исчез. И… я решила, что справлюсь одна.

Я медленно встал. Все слова, которые я хотел сказать, вдруг стали бессмысленными.

— Почему ты не сказала раньше?

— Потому что я боялась, — честно ответила она. — Я боялась, что ты подумаешь, будто я хочу тебя вернуть таким способом. А потом… я увидела, как он растёт. И поняла, что он такой же упрямый, как ты. Те же глаза.

Я почувствовал, как внутри меня всё рушится и одновременно собирается заново. Было больно. Но в этой боли была и странная радость.

— Я хочу его увидеть, — сказал я. — Я должен.

Мария молча кивнула.
— Но только если ты уверен. Он ничего не знает. Никаких "пап". Только я. И море.

На следующее утро Мария не ответила на моё сообщение.

Я стоял у балкона её квартиры с видом на улицу, где дети гоняли мяч, и впервые за долгие годы чувствовал, как под ногами нет опоры. Всё, что я считал прошлым — оказалось живым, настоящим. Мальчик. Мой сын. Никос.

Но Мария… Она отдалилась.

Когда вечером я всё-таки зашёл, она открыла дверь молча. Глаза — усталые. Босиком, в длинной серой майке, с бокалом вина в руке.

— Прости, — сказала она тихо. — Я не хотела быть грубой. Просто… я не знаю, как с тобой теперь говорить. Как быть. Я живу уже столько времени в одном ритме. Всё по минутам. Садик, врачи, памперсы, крики по ночам. Я выстроила этот мир, чтобы не развалиться. А теперь ты здесь.

— Я не прошу тебя ломать всё.
— Но ты уже ломаешь. Даже просто своим присутствием.

Она села на диван, подвела ноги, как раньше, когда мы смотрели фильмы по ночам.

— Я знаю, — продолжила она, не глядя на меня, — ты, может быть, готов. Хочешь что-то исправить. Это благородно. Но я не уверена, что хочу тебя впускать. Потому что в прошлый раз, когда я открылась, ты исчез.
— Я был дураком.
— Это не отменяет боли.

Я подошёл ближе.
— Я не обещаю, что всё будет правильно. Я не умею быть идеальным. Но я не хочу больше быть вдали. Ни от тебя. Ни от него.

Она закрыла глаза.
— А если ты снова уйдёшь?
— Я не уйду.
— Ты уже уходил однажды.

Повисла тишина.
Она посмотрела на меня — долго, в упор. В этих голубых, слишком честных глазах было всё: обида, привязанность, страх, недоверие, и… надежда, которая отчаянно цеплялась за край.

— Дай мне время, — прошептала она. — Я должна заново научиться тебе верить.

Я кивнул.
— Сколько угодно.

я не читал с начала но вроде интересно пишешь

Постельные сцены уже были? Будут?

У девушек это в природе, их заводят мужчины постарше,

Постарше это 5-7 лет разницы. Максимум.

И это короткий период с 16 до лет 20, когда ровесники парни ещё в сущности дети.

45 летний молодым не нравится, даже если он красавчик, он просто стар. Деньгами можно это как-то компенсировать, но тогда щедрым нужно быть, а не ныть что женщины меркантильные.

Мальчик. Мой сын. Никос.

Шо? Виртуал уже и сына сварганил? Как мило. Уже подросший, без пелёнок и ночных трэшей.

К тому же у мамы в деревне, чтоб не болтался под ногами и не мешал развитию романа.

Прочитала по диагонали, ибо избито и сплошной шаблон, но 43 года Мария отличный вариант.

К тому же у мамы в деревне, чтоб не болтался под ногами и не мешал развитию романа.

Должна ли Мария меня простить в моём рассказе?

Постельные сцены уже были? Будут?

Там всё как у всех. Думаю, ничем новым не удивлю, наших читателей.

Малыш, опять вокзальное чтиво с наборрм банальностей, но что состарил очередную даму франкфуртского грека- это правильно!

— Хочешь вина? — спросила она, чуть тише обычного

Обычного? Она столько раз в прошлом предлагала ему вино чуть громче нынешнего, что он спустя два года помнил громкость ее обычного предложения выпить?

Глаза — усталые. Босиком, в длинной серой майке, с бокалом вина в руке.

Мечтаешь об алкашке с уставшими глазами и вечным бокалом вина в руках. Что-то новое. Как и мечты вдруг стать папашей

Умный мужик обставил бы так, что ему пришлось бы думать, прощать ли Марию.

прощать ли Марию.

За то что обманула его не выпив как обычно пилюлю и залетела

Почему тогда, она скрывала , все эти два года от главного героя, то что у него есть сын? Вот загадка 🤔

А может это не его? Тест ДНК поможет. Хотя можно будет написать продолжение. « Мария сказала, если я сделаю тест, то не жди, что я останусь с тобой . Ты меня унизил как женщину »

И что-то в этом роде.

За то что не сообщила о ребёнке и самостоятельно приняла решение лишить его отца.

Мужик в этом абзаце может сыграть невероятную драму, обвинить её в эгоизме, всплакнуть для достоверности.

И всё, Мария думает что виновата перед ним и просит прощения…

Про два года пропустила.
Так она успела в последний вагон и родила для себя ребёнка.
И отправила годовасика к мамаше, чтоб опять торчать возле кафе на углу.
Вдруг автор пройдёт мимо.

Остап, где ты так долго путешествуешь, со своим особым чувством юмора?! Тусовке явно тебя не хватает..

Прошел только год, но ты очень отличаешься от того, кем был здесь год назад. Трансформация полным ходом 😇✨👍🏻

острый ум не скрыть 😃👍🏻,

Он приехал к Марии и пребывал с ней инкогнито. Раз не сказано в рубашке от какого бренда он был в тот вечер, значит и его собственное имя раскрывать не обязательно. Он будет называть ее Марией, а она просто говорить ему "ты". Это такая задумка писателя.
Из аэропорта вышел как Барыкин, с одной спортивной сумкой "я беру с собой в дорогу вместо чемодана, сумку с надписью "Динамо", ручку и кроссворд, ровно сутки от Москвы до Магадана и обратно в свой родной аэропорт". Рванул в район Ано Поли и увидел ее, стоящую на углу кафе. Сказали друг другу по фразе, что не изменились и сели за столик у моря. Стоп! Из района Ано Поли до береговой линии залива надобно еще протопать минимум километр. И у моря нет столиков, потому что набережная там для прогулок. За столик можно сесть у дороги. Все ресторанчики находятся вдоль дороги, а через дорогу будет набережная. Вся романтика сводится к тому, что по дороге беспрерывно ездят машины и если смотреть на залив, то машины будут мелькать перед глазами.
А потом они шли вдоль моря и свет фонарей пятнами ложился на мнимую брусчатку. Это где там вам вдоль моря вымостили брусчатку?
Я тащусь с такой метафоры "и даже воздух, тёплый и чуть солёный, словно вино из прошлого". Воздух в аэропорту кто-то подсолил и он стал похож на теплое и соленое вино из прошлого.
Между героями чуть не завязались эпистолярные отношения. Допускаю, что описывается событие временного отрезка прошлого века. Она показала ему письмо, а он поднял глаза и вопросил: "Где он?" Мария не из тех женщин, которая напишет возлюбленному "у нас будет ребенок". Мария излагает в такой форме, чтобы любимый не смекнул на причастность Владимироса, Александроса или Демиса Руссоса, Мария пишет конкретно: "Я беременна. От тебя".

Так она успела в последний вагон и родила для себя ребёнка.

Ну да. А в качестве мужа этот мужчина ей был не нужен. А ждать подходящего нет времени.

А может, ей вообще молодых подавай этак не старше тридцати 😀. Для сексуальных утех. А за мужем ухаживать некогда, там же ребёнок на руках. И так хлопот хватает.