Какие профессии заменит ИИ ?
Ты считаешь, что свалка обойдёт тебя стороной?
Старость меня дома не застанет! Я в дороге, я в пути! Больше тусить! Москва никогда не спит!
По Москве можно ездить только ночью. Днём это будет экскурсия по московским пробкам. 
Вопросы и Ответы - Программируем калькулятор пособий для беженцев вместе.
Я бы в жизни не поверила, что ИИ сможет писать что-то читаемое литературное. Уже может. Причем с довольно тонким и приятным чувством юмора. Если бы не было написано, что этот опус написал ИИ, я бы ни за что не нeго не подумала.
Будут обученные роботы,с бабулями потрещщщать
как раз то, что надо.
Со мной всегда заговаривают в магазинах, я всегда тороплюсь, а не помочь не могу, совесть не позволяет.
Приходится найти то, что просят и еще выслушать, зачем это человеку понадобилось, какие сволочи ассортимент местами меняют, что не все найдешь и тд итп
Квартальный отчёт тоже читаемый, товарищи из некоторых органов находят там массу интересного и засиживаются зачастую за полночь за ними.
Судя по тексту Вы чел начитаный, с уровнем какого писателя можно сравнить уровень сегоднейшего ИИ?
Поскольку мне посчастливилось (и то случайно) столкнуться только с одним юмористическим эссе, могу его сравнить с работами детских писателей 50-60-70-х. Мило, хороший язык, связный сюжет, добрый юмор. Учитывая, что это было написано китайским ИИ, вполне, вполне. И ведь это только начало. Через пару лет будем слушать великолепные кантаты, смотреть душераздирающие фильмы и читать затягивающую вглубь сознания литературу, созданные не человеком. Только чтой-то это меня не радует. Мое сознание пока к такой перестановке не готово.
Ну что ж вы так. ИИ пишет лучше Донцовой. Донцова может теперь спокойно через ИИ свои "творения" крапать. Только нужны будут несколько специальных тегов в заявке, чтобы узнаваемость осталась. Например "затянуто", "несвязано", "просто непонятно, потому что написано неумным человеком".
недавно пару минут на скорости х4 посмотрел ролик одного оболтуса-протестанта, он запостил свой диалог с ИИ, и был всерьёз удивлён тому, что ИИ знает не меньше, а то и больше него самого )) можно подумать что для ИИ так уж сложно знать все священные писания + все возможные ответы и вопросы на богословские темы, база данных которых наверняка каждый час обновляется ))
с уровнем какого писателя можно сравнить уровень сегоднейшего ИИ?
А что у писателей есть уровни? Есть жанры, есть стилистика - но чтобы каждый работяга со стройки оценивал великие творения?
с чего тема началась, "творческие профессии", по вашему барабанщик, программируем робота - меньше ошибок, всегда в ноты,
но зачем робота, когда музыку всёравно через электронику перерабатывают, усиливают, надо сразу в компьютере озвучивать.
в общем барабанщик не нужен.
Вам дали пример, где ИИ пишет СЛОВА, делает МУЗЫКУ и поёт ВОКАЛОМ, вы кривите нос, Жанна Агузарова лучше... занавес...
Помню сидим мы на даче, музыка по радио, актуальные ХИТЫ, парень гундосит 3 минуты, потом слышим пару слов на русском,
помню, как все переглянулись от неожиданности, никто не ожидал что это он по русский пел, хитовый певец междупрочим...
*****
теперь к текстам, сейчас большая проблема, школьникам ИИ пишет рефераты, студентам дипломы, кандидатам диссертации,
опять строитель со стройки кривит нос, а какой уровень спрашивает он? Владимир Сорокин вот то уровень, Донцова итп.. Да?
Да сейчас уже ИИ создал столько текста, растиражированного в интернетах, больше чем все книги! Книги кстати макулатура,
Вопросы и Ответы - Программируем калькулятор пособий для беженцев вместе.
99,99999% книг макулатура, согласна. Но есть настоящие сокровища среди них. Каждый много читающий человек находит свои бриллианты, это дело вкуса. У меня на данный момент цифровая библиотека из 40000 книг. Наверно я до конца жизни не дочитаю ее всю. Но хотелось бы. Когда я находила любимых авторов или открывала новых, работающих в похожих жанрах, то для меня это чувство, сравнимое разве что с нахождением клада.
Я не об этом, помню как открыл книгу Владимира Сорокина или Эдуарда Лимонова, для меня примерно одинаковы...
мат на мате, уши в трубочку сворачиваются, а бумага хорошая, книги в твёрдом переплёте, строителю бы понравилось.
Вопросы и Ответы - Программируем калькулятор пособий для беженцев вместе.
Вы хотите сказать, что у вас нет любимых книг, авторов? Просто интересно. Я знаю людей, которые серьезно интересуеются музыкой, но им абсолютно не интересна литература.
Ох, Лимонов, Лимонов. Как-то во времена, когда мне совсем нечего было читать (сто лет назад) попалась мне его книжица. Даже при моей тогдашней всеядности в плане чтива после первой же главы хотелось пойти отмыться, отдраить от себя сию мерзость. Мне абсолютно непонятно, чем и как это человек стал знаменит. А книга была таки да - в хорошем твердом переплете и на хорошей бумаге. Деревья в лесу плакали.
Вы хотите сказать, что у вас нет любимых книг, авторов? Просто интересно.
Я люблю читать книги по программированию и обогащению, есть в гугле есть специальные разделы,
например можно искать в картинках, можно искать видео, а можно искать книги на ключевое слово,
так можно находить тысячи книг, потом в университетской библиотеке читать или качать в интернетах:
https://www.google.de/search?q=metamask&udm=36
Вопросы и Ответы - Программируем калькулятор пособий для беженцев вместе.
А что у писателей есть уровни?
Уровень есть даже у тебя.
У меня три любимых писателя, вот такие что б отпад, в мировой классике занимают далеко не первые места. За Ремарка я уже не раз писал, второй был Искандер, как-то мы пивнули, не так что б очень, даж не помню с кем, конец 80-ых, просыпаюсь я утром, хреновато, поставил чайник, а тут Литературка нечитанная, там на 16-ой странице Баллада о свободе Фазиля, я его раньше не то что б не знал, фильм по его Чегемской Кармен с Самохиной и Гафтом уже прошёл в прокате, не впечатлил, а это произведение, вобщем похмел у меня мухой сняло, я о таком эффекте не читал, не слышал, никогда и ни у кого.
Время конечно было такое, так в жилу пошло. Если б ты подобное испытал, не заикнулся б о уровне.
И третий конечно Суворов, Владимир Богданович Резун, он освободил меня от химеры догмы, сдаётся мне ты это тоже ниаценишь, но у меня так было.
Помнится у дисков, пластинок то биш, тоже уровни имеются, как-то первое место в рисунках на упаковках заняла картинка у Бони М , на восходящем солнце они четверо с поднятыми руками 
Вот эта, щас вобще не впечатляет,а тогда лучшая в мире была , я за этот конкурс уже тут слышал от Фариана.
Так вот если б был конкурс на сильнейшее название литературного произведения всех времён и народов , его б Искандер выиграл бы. Энергия стыда, сильнейшая штука.
посмотрел на робота-дирижёра, робота первую скрипку и задумался.Раньше говорили:людей творческих профессий роботы не в состоянии заменить......
Скоро и на гитаре жару даст. А шо робыть?
Творческий человек создает что-то в - первые до него неведанное, бывалое. ИИ - этого не может, он повторялкин.
Майк Гелприн
Свеча горела
Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков. Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…
— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.
Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.