Любимое.Для души.
...Чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, что не хочу быть в конфликте с кем-либо, быть в стрессе, знать про чужую жизнь...
Я просто хочу уютный дом, узкий круг общения,
чистый разум и счастливое сердце...
Нам жизнь посылает людей для чего-то...
Ты каждому скажешь однажды спасибо....
И тем, кто давал веский стимул для взлёта,
И тем, кто учил тебя падать красиво.....
И тем, кто улыбками скрашивал серость,
И тем, кто окутывал клубами дыма,
Одни помогают в хорошее верить,
Другие для опыта необходимы.....
Есть люди, готовые сбросить с обрыва,
И люди, привыкшие ставить батуты,
И все они где-то у Бога в архивах
Хранятся как письма до нужной минуты....
Нельзя отвертеться от жизненных рисков,
У ангелов слишком причудливый почерк.....
И каждая встреча как будто записка,
Которую нужно читать между строчек.....
Дина Рубина
ЗОЛОТАЯ КРАСКА
Это был типичный завсегдатай пивной: красномордый, высоченный, с толстой шеей и победоносным брюхом… Короче, он был таким, каким хочется представлять себе немецкое пивное быдло. И прицепился к нам именно в пивной, огромной мюнхенской пивной, простиравшейся чуть не на сотни метров. Наша местная приятельница, уроженка вообще-то Днепропетровска, но ныне патриотка Германии, уговорила нас взять по кружке пива – здесь, мол, особое место, и пиво везут из какой-то особой пивоварни.
Мы стали обсуждать сорта, повышая голос, чтобы перекричать франтоватое, в баварских шляпах с перышками, трио в центре зала – скрипка, контрабас и барабан без продыху лупили что-то бравое, чему горласто подпевали румяные пивцы с кружками. И тогда от шумной компании за соседним столом отделился утес – он казался особенно высоким, потому, что мы сидели, – и с широченной улыбкой направился к нам. Если б не эта улыбка, явное послание добрых намерений, то впору было бы испугаться его буйволиной мощи.
Тут надо кое-что пояснить…
Эта встреча произошла лет пятнадцать назад, в нашу первую поездку по Германии. И длилась она минут сорок от силы, и разговор был коряв, отрывист, иногда мы просто перекрикивали друг друга, если трио вступало со свежим энтузиазмом. Вообще-то первое путешествие по Германии, с заездом в Гейдельберг, Берлин и Франкфурт, Нюрнберг и Дрезден, с десятком выступлений перед новой публикой, с музеями и невероятными парками и дворцами, было настолько сильным впечатлением, что сейчас остается только удивляться: что заставило меня записать тем же вечером рассказ нашего случайного собутыльника? Что заставляло меня время от времени вспоминать его и думать о нем, а главное: что заставило сейчас извлечь его буквально из праха распавшейся на горстку ветхих страниц записной книжки и отвести законное место в цепочке этих коротких историй?
Господи, да он с трудом изъяснялся по-русски! А наша приятельница с еще большим трудом балакала по-немецки, хотя и была лучшей ученицей в их группе по изучению языка.
Понятия не имею, почему это въелось в меня: дымная полутемная пивная, красномордая глыба рядом, попытки связать непослушные слова…
Само собой, я не стану буквально изображать его языковые потуги. Он оказался восточным немцем, родившимся еще до войны, в школе учил русский язык. Он и подсел к нам потому, что услышал знакомые слова. И все повторял восторженно: Россия, Россия… – будто лучшая часть его жизни прошла в каком-нибудь Ленинграде.
– Очевидно, он дурак? – пожав плечами и отвернувшись, сказал мне муж. – Что за восторги перед страной, искалечившей его детство?
И будто из упрямства перебил собеседника и поправил: мы вовсе не из России, а из Иерусалима, столицы Израиля. Тот ошалел. Восхитился… «Это тоже нам знакомо, – подумала я, – радостное участие немцев в благобытии страны, созданной по причине и по следам их преступлений».
Но этот… Я пригляделась: у него была симпатичная физиономия трудяги. Он сразу доложился, что по профессии он – шофер-дальнобойщик и в данный момент отдыхает между рейсами. А завтра с утра – тю-тю! – возвращается в Дрезден на своем трейлере.
Свою историю, свою настоящую историю, стал рассказывать с ходу, без предисловий, будто торопясь вывалить все и вернуться к товарищам. Так и запомнила его: взлохмаченный, с потным красным лицом, время от времени он отмахивается большой ладонью от призывов собутыльников вернуться за стол и то и дело запинается в попытке подобрать правильное русское слово.
Пересказываю буквально так, как двадцать лет назад записала в блокноте, чуть ли не конспективно. Почему-то кажется, что таким вот, бедноватым и торопливым, слогом правдивей всего предстает судьбинная мощь его простого рассказа.
Первым браком его отец женат был на еврейке. Молодыми были, влюбились друг в друга, дело нормальное. Но не поладили, очень уж разными были, и разбежались. Мало ли, бывает! Отец женился вторично, уже на немке, и через год родился он, Вилберт, – да, приятно познакомиться…
И вот, когда Гитлер пришел к власти и все это началось… словом, когда по-настоящему запахло жареным, однажды ночью отец молча ушел и вернулся не один, а с молодой женщиной – черноволосой, кудрявой, с огромными зелеными глазами, в блестящем черном плаще (шел сильный дождь!). И мать ее приняла. Мать была замечательным человеком, хотя и излишне прямолинейным. Он, Вилберт, тогда совсем был маленьким, года четыре, поэтому не следил за лицом матери, а жаль: сейчас дорого бы дал, чтоб посмотреть, как эти две женщины друг друга разглядывали.
Отец помог той спуститься в подвал и – знаете что? – до самого конца войны Эстер (ее звали Эстер) из подвала не выходила. Она просидела там все эти годы! Все годы войны отец и мать Вилберта прятали у себя в подвале еврейку. Родной брат отца, Клаус, тот был настоящий наци, служил в гестапо, знал, что брат прячет свою первую жену, но не выдал… А когда Вилберт подрос, ему стали поручать носить ей еду. И он справлялся. Лестница была крутовата, но он же взрослый, почти мужчина, и не боится крутизны и темноты! К тому же там, в подвале, горела лампочка, и хотя Эстер стала бледная как смерть и ее огромные глаза в полутьме так странно светились, он совсем ее не боялся. Наоборот: страшно к ней привязался. Они очень подружились.
– Мы с ней были ближе друг к другу, чем я к матери… – сказал он.
Давно, до войны, Эстер закончила академию искусств, участвовала в выставках. Она писала небольшие пейзажи, пока не… словом, до всего этого дерьма. В подвале очень тосковала без дела, говорила, что это – самое трудное: руки без работы ноют, болят по-настоящему. Тогда Вилберт украл для нее золотую краску. Просто спер, прости господи! В их церкви неподалеку, во Фрауэнкирхе, в подсобке работал мастер, подправлял то и сё, какие-то завитки на алтаре, на деревянных хорах. Уходя на обед, так все и оставлял. Надо было так украсть, чтоб незаметно. Больше всего было банок с золотой краской… и Вилберт не то чтобы грабил мастера, а так… подворовывал. Подкрадется, снимет крышку с ведра и зачерпнет в баночку. Зато бумаги было навалом! Покойный дед до войны владел писчебумажным магазином, и ее много осталось – хорошей, толстой упаковочной бумаги… Эстер писала и писала золотой краской свои пейзажи: золотые деревья, золотое озеро, золотой мостик над ручьем…
И знаете, она пересидела фюрера! Когда пришли советские войска, выползла из подвала, стала получать продовольственные карточки и кормила их всех – всю семью. Они и выжили за счет этих продовольственных карточек.
– У меня родители умерли рано, – говорил он. – Я еще сопляком был. А вот Эстер дожила до восьмидесяти девяти и умерла совсем недавно. И всю жизнь была для меня самым близким человеком.
Конечно, работала до последнего, писала акварели – пейзажи в основном. Была известным художником. Но знаете что? Никогда больше не использовала в работе золотую краску. Зачем? Другой полно, всякой-разной. Все ее пейзажи такие прозрачные, легкие, – прямо ангельские. Словом, искусствоведы и критики знали Эстер именно по этим невесомым пейзажам.
После ее смерти – а Вилберт, само собой, остался единственным наследником, – после смерти в мастерскую Эстер хлынули эксперты музеев и галерей.
– Увидели ее золотые подвальные пейзажи – чуть с ума не сошли! Она ж их никогда не выставляла, не хотела. Говорила: это совсем особый, нетипичный этап в творчестве. Вцепились, давали огромные деньги. Я отказался… И потом всё письма слали, с музейными печатями да гербами, подсылали каких-то своих гонцов, увеличивали сумму, пытались уломать. Но я – на-а-йн! Я не продал! Я развесил их по всему дому – пусть сияют! Золотой лес, золотое озеро, золотой собор…
– Я шофер-дальнобойщик, – добавил он, и кружка в его рыжей волосатой лапе казалась небольшой чашкой. – Дома не бываю по пять-шесть дней. А когда возвращаюсь и вхожу к себе, особо если полдень и солнце в окна, навстречу мне – волны золотого света!..
1 мая вся "Франция" уже несколько веков отмечает
Le jour du Muguet -
День ландыша...
Ситается: что эта традиция появилась в 1561 году... Правивший в то время
Карл IX - 1 мая решил
по поводу прихода весны одарить всех придворных дам букетиками тогда среди знати ландыша...
Кроме того: всего дворцовые служители в этот день вдели цветок ландыша в петлицу...
Сегодня : как и прежде - означает весеннее обновление и дарит позитивные эмоции...
Букетики ландышей: подаренные 1 мая- хранят
как талисман, приносящий счастье в течение года,
до следующего дня ландыша.
“Я спросила Максима: “Я могу спокойно стареть с тобой?”. Он ответил: “Конечно, ничего не бойся".Галкин и Пугачева покинули Израиль и прогулялись за ручку в новой стране.Папарацци удалось сделать случайный снимок пары.Поклонники Пугачевой завидуют ей белой завистью: “Как он внимателен к жене, как нежен”💔
Счастливая женщина всегда немного «не». Не вся накрашена, не до идеала уложена, не с иголочки одета. Зато может тереть глаза, смело ладонями откидывать назад волосы и не мечтать весь вечер о том, чтобы скинуть с себя неудобное платье.
⠀
Она не выставляет напряженное фото с ногой на мыске, надутыми губами, нарочитой улыбкой, она вообще не замечает, что её фотографируют и хохочет во весь рот. Даже если у неё кривые зубы.
⠀
Она не боится выглядеть нелепо. Она не говорит, что все принимают её дочь за подругу или сестру, потому что это так и есть и не требует подтверждения, не лежит по три часа под лампой и иголками, чтобы утром муж думал, что она всегда красавица.
⠀
Не показывает свою кашу с овсянкой публике, потому что каша это просто еда и она ее ест. Не демонстрирует свой пресс, даже если он есть. Не идеализирует детей-они обычные люди, только маленькие еще. Не кидает каждый день лубочные картинки с мужем в обнимку, она с ним спит без камер. Она просто живет.
Всё у меня нормально!
Жизни держу штурвал.
Сердце оббито сталью,
Чтобы не проникал
Вглубь, где тепло и тихо,
Тот, кто губил словцом.
Там, где толпа, там – лихо.
Там, где Господь – мой дом…
Всё у меня нормально!
Даже, когда в слезах.
Если закат печальный,
Если закрался страх,
Я достаю улыбку
В опыта багаже…
Солнце над старой липкой
Завтра взойдёт уже!
Всё у меня нормально!
Белый не ждите флаг.
Капли дождей хрустальных
Смоют излишки зла.
В моде – расчеловечить
И ярлыков нашить…
Время – расправить плечи
И не по моде жить!
Ирина Самарина-Лабиринт
А надо, чтобы в каждом слове – Бог…
И надо, чтобы в каждой мысли – свет.
Тогда и солнце вовремя взойдёт,
Тогда и злиться – надобности нет…
Бывает, очень сложно воспринять
Чужие недостатки и грехи.
Но стоит ли кого-то исправлять,
Когда от Бога сами далеки?
Не научились верить и прощать,
И сострадать мы можем не всегда.
А Бог умеет чудом поощрять
Людей, в ком не исчезла доброта…
В ком сохранились детские черты,
Они в душе… Там искренность живёт.
И раз не исполняются мечты,
То Бог ещё от вас чего-то ждёт…
Возможно, нужно просто сделать шаг…
Из сердца удалить вагон обид.
И Бог подаст какой-то верный знак,
Что к счастью путь свободен и открыт…
Я каюсь, что сама себе во вред,
Жила в плену уныний и тревог…
А надо, что бы в каждой мысли – свет…
И надо, чтобы в каждом слове – Бог…
Ирина Самарина-Лабиринт
Ты думал, что влюблён, но не влюблён…
Я для тебя всего лишь дивный сон,
Что как магнит притягивал к себе…
Но не было меня в твоей судьбе…
Ты не решался просто мне сказать,
Что хочется, как минимум, обнять…
Как максимум, с собою увезти…
Я не могу быть принцем, ты прости…
Я чувствовала, да… Но что с того?
Молчал, не объясняя ничего…
Я много понимаю и без слов…
Ты сам себе поверить не готов…
Я знаю, нерешительность мужчин –
Заглавная из ряда тех причин,
Что забирают веру в чудеса…
Молчит душа, когда молчат глаза…
Не раз разочарованной была.
Любовь сжигала сердце мне дотла…
Из пепла воскресало сердце вновь…
Ты не влюблён и это не любовь…
А если любят – мир вокруг другой!
За это чувство – в омут с головой…
Не думают о завтра и вчера…
Ты не влюблён… Давно понять пора…
Я чувствовала в сердце теплоту
И возводила рифмами мечту…
Но не влюблён… И равен шанс нулю…
Как жизнь пуста без тихого «Люблю»…
Ирина Самарина-Лабиринт
ЛАРИСА РУБАЛЬСКАЯ.
Ты говорил: "Расставаться полезно",
Вот я и ушла.
В город чужой ненадолго, проездом,
Осень занесла.
Лето покинув, в тревожную зиму
Поезд влетел.
Мне расставаться невыносимо,
Но ты так хотел.
Ты говорил: "Расставаться полезно",
Вот так и сбылось:
В жизни твоей побывала проездом -
И поезд унёс.
Там без меня догорают осины -
Жёлтая грусть.
Мне расставаться невыносимо,
Но я не вернусь.
Я так молила: "Позови!", но ты молчал.
Я так молила: "Удержи!" - не удержал.
Я твой транзитный пассажир,
Меня, увы, никто не ждал,
Ты был транзитный мой вокзал.
Я не вернусь...
Думаю, мужчины боятся Настоящих женщин...
Поэтому и теряют...
Потому что с Настоящими женщинами всё по-настоящему. Забота. Чувства. Любовь. Преданность и предательства. Гнев. Страсть.Разговоры. Бoль. Переживания...
Иногда битая посуда. Букеты, брошенные в лицо. Поцелуи. С настоящими женщинами всё "по правде", всё так, как есть, всё по-настоящему...
С "Настоящей" ему сложнее врать, выделывать из себя чтo-то, изображать, потому что она всегда разберёт на пазлы. Раскусит. Она наизнанку вывернет.
Она видит в нём тo, чего не видит он...
Потому что с "Настоящей" он становится таким же. А разве легко снять маску с лица?
Особеннo мужчине...
назад
список