┘ и облегченно поставить точку. Я откидываюсь на жесткую спинку стула, медитативно гляжу на потолок цвета нестираной постели, курю. Пепел падает на колени, скатывается по ногам на пол, а я пускаю тугие кольца дыма, и думаю о том, что вот написана еще одна статья. Еще одна бездарная белиберда о том, как ╚законы работают против легальной иностранной рабочей силы╩. Всю ночь я ╚сосал палец╩, и ╚высосал╩ одну тысячу сто семнадцать знаков с пробелами √ почти ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы подстроиться под формат, втиснуться в объем, застрять в рамках дозволенного.
Завтра я отправлю текст в Лондон, в четверг его переведут на английский, а в пятницу я распечатаю его с интернет-странички британского информационного агентства. Восемьдесят пять долларов, восемьдесят пять идиотских долларов для моих дырявых карманов. Карманов, пропахших пустотой и перманентным присутствием гашиша. Карманов, в которые неприятно засовывать руки. Их бин арм. Я нищий. Восемьдесят пять вшивых долларов. Бред. Поденщина. Моральная проституция. Меня продают и покупают. Меня нет.
О чем мне думать, переводя взгляд с потолка на окно, в котором нет ничего, кроме нищенского московского неба, оплеснутого июньским рассветом? Сегодня ночью во мне незаметно умирал звездочет √ я не видел ни одной звезды. Я восемь часов просидел в полуметре от ночи, и √ ни одной звезды! Вместо этого я стучал по клавиатуре, и пальцы носились над кириллицей подобно изголодавшимся, подбирающим зерна с асфальта, голубиным клювам. Я выполнял до крайней степени скучную работу по придумыванию бесполезных статей.
Вот уже год, как мне совершенно не о чем думать, кроме как о том, как здесь жить. Мне нельзя спать, потому, что через час я должен выехать из дома в редакцию журнала, в котором я числюсь внештатным корреспондентом: поэтому я включаю телевизор, и тяжелой сомнамбулой иду на кухню. Черт возьми, почему в голове все время крутятся цифры? Восемьдесят пять долларов за материал, пятьдесят долларов за три тысячи знаков, тридцать три килобайта┘ газеты, журналы, бюллетени┘ Политика, экономика, этнические конфликты, права человека.
Кто я такой, чтобы судить о правах человека, если я сам ущемляю свои же права? Я хочу жить не здесь, дышать полной грудью, наблюдать утекающую вдаль реку, слушать комариный писк в длинной степной ночи, сливаться с полуденным лесом, прятаться под крыльями взлетающей бабочки, утопать в аромате распустившегося цветка, ускользать в шепелявый посвист листопада, и подпевать самому себе √ но я до сих пор нахожусь здесь, зарешеченный повседневными потугами свести концы с концами. Сижу над осточертевшими статьями, выблевываю из себя никому не нужные слова, и склеиваю кровью позвонки своего времени. Псиная эпоха √ как очередное доказательство Бога!
Я возвращаюсь в комнату, пью черный чай, переключаю телевизор с одного канала на другой, но это бесполезно: везде показывают политиков и священников. Больше всего в жизни я ненавижу политиков и священников! И те, и другие в большинстве своем √ мудаки и подонки, с той лишь разницей, что первые, как правило, тщательно бреются, а вторые, напротив, отращивают бороды. Законы жанра, драный имидж. Они придумывают национальные идеи, засирают головы своими ничегонестоящими клятвами, и заправляют танки и самолеты солдатской кровью. Беспрерывные войны, тела, разбросанные минами и американскими эсминцами, а они пиздят о перспективах мира и втором пришествии.
Путин, шпионски пристроившись, ставит раком Россию, у Буша-младшего наследственный и неизлечимый ирак головного мозга, Блэр нюхает кокаин, и молится на свою престарелую королеву, Берлускони цинично обнимает итальянских миротворцев и желает им легкой смерти, Цзянь Цзе Минь одевает китайские шапки на уйгурских детей в СУАР, Назарбаев подобострастно жует нефтяной пирог, Хуссейн обреченно мастурбирует в одиночной камере, и один только Папа Римский неустанно молится за мир во всем мире, думая, что Бог его слышит. Очнись, Иоанн, Бог живет не по тому адресу!
Здесь ничего не изменилось┘ И мне по-прежнему одиноко и смешно. Смешно до боли в горле, в котором застряло сердце.
Знакомая журналистка Олеся охает, лихорадочно лепеча о жертвах в Ираке, Израиле, Палестине и Афганистане: одних жалеет, других осуждает. Ругает агрессивную политику Запада, и инертную позицию России. Дура! Анемичная, инфлюэнтная дура, с признаками хронической безмозглости и абсолютно непонятной сердобольности! Никто не знает точного количества войн, случившихся за последние пять тысяч лет, а она плачет, глядя на изрытый бомбами Сектор Газа. Ей почему-то плевать на трупы, разлагавшиеся под копытами конницы Македонского, но она плачет об умершем американском солдате. Это нелогично √ если ты плачешь о погибших на одной войне, плачь и об остальных несчастных. Так будет честнее, ибо, чем мы лучше тех, кто жил до нас тысячи лет назад? Тем, что у нас есть телефоны со встроенными фотокамерами и функцией голосового набора номера? Или тем, что они никогда не летали бизнесс-классом в загаженный русскими туристами Египет?
Я пытался объяснить ей то, что войны необходимы для баланса энергии в пространстве, что-то пихал ей про закон сохранения энергии, пока не понял три вещи. Первое √ я не вправе вмешиваться в чью-либо жизнь со своими советами, второе √ она бесповоротно ебанутая, и третье √ я не должен думать о том, что она бесповоротно ебанутая, потому, что я не вправе вмешиваться в чью-либо жизнь со своими советами. Круг понятных мною вещей замкнулся. Но скажи мне, милая, вы все здесь такие больные?
Она носит серебряный крестик с распятием Иисуса. Господи, какое кощунство! Прости ее, ибо не знает она того, что делает! А если бы Иисус был китайцем, и его казнили бы путем сажания на бамбук? Милочка, что бы ты повесила на шею? Иисуса с голым задом? Я уверен, что повесила бы, тебя заставили бы твои предрассудки.
По пятницам она ходит в церковь: ставит свечки и разговаривает со священниками. Лживыми священниками, которые знают наизусть все священные писания. Они не читали их, они учили их наизусть. У них счастье будет завтра, в следующей жизни, на небесах, из которых никто не прислал ни одной телеграммы. Нет, я не против религии, я не против христианства, мусульманства и прочих религиозных течений, отнюдь. Просто я не верю в религию, которая ставит мне условия и просит взамен мою свободу, в то время как все основатели этих религий отдали за нее жизни. Они бунтари, умершие за полную свободу: от кумиров, которых не следует создавать, от посредничества между людьми и Богом, потому, что посредничества не может быть в принципе, и прочая, прочая, прочая┘
Нет Бога, кроме Бога. Вера, плюющая горячим свинцом из дула автомата Калашникова, не имеет права на существование. Иисус не христианин, Будда не буддист, Кришна не кришнаит, Мохаммед не мусульманин. Они такие же божьи дети, как и я, как и все остальные. Ле-цзы, Лао-цзы, Гурджиев, Кришнамурти, Ошо┘ Они никогда не воскреснут, им здесь нечего делать. А вы будете искать легких путей, вы будете возводить церкви, мечети, синагоги и буддийские храмы, будете поститься, мечтая о еде и сексе, будете молиться, выпрашивая себе кусок побольше, будете ворчать, вставая на утреннюю молитву.
Потом придет Ленин, и будет взрывать ваши клубы по несчастью, и клизмы золоченых куполов перестанут впиваться в оголенную задницу неба. Ваши боги в кодеиновой спячке, и им никогда не проснуться. Впрочем, это не мои проблемы... Поэтому, я не осуждаю вас, и мой устав останется в моем монастыре. В бесконечно просторном монастыре, в котором вместо перезвона колоколов, апокалиптично звучит болезненный голос, повторяющий воспаленную фразу, пропитавшую утро (наступающее плотным табуном облаков) двадцать пятого июня две тысячи четвертого года: ╚восемьдесят пять долларов┘ восемьдесят пять долларов┘╩┘
И я, наверное, умру, если не потрачу их на любовь.