«…приближающийся звук летящей ракеты очень страшный… на фото дом напротив моего. В нашем всего лишь вынесло все окна. Я все ещё достаю осколки отовсюду, просто отовсюду (из этюдника, в том числе).»— комментарий сегодня киевской художницы Julia Leshchynskaya

…Осколки в этюднике.

Наверное, это самое точное, что может сказать художник о сегодняшнем дне.

Разгромленные музеи, прицельные попадания, сожженые книги. Не устаю удивляться— когда читаю у хор.ру— да нет, не надо преувеличивать— это не геноцид. Да и вообще они мол криворукие— и в музеи, библиотеки, школы и галереи прилетает случайно.

Дома-музеи Марии Примаченко, Григория Сковороды, затопленный маленький музей художницы-примитивистки Полины Райко в селе Олешки в оккупированной части Херсонской области, что оказался затоплен в результате подрыва Россией Каховской ГЭС. …. Нет, не культурный геноцид..

Только тогда что это?

Как вы предлагаете называть прицельное уничтожение людей и культуры по национально-территориальному признаку?

Но страстное желание, что это НЕ так— о многом говорит.

Дорогие антивоенные — загляните в себя поглубже. Там откроются не известные вам самим бездны. И да— это будет мало приятно, но не сравнимо…

Выставка шедевров украинского модернизма —the Eye of the Storm, на открытии которой я была в прошлом году в Мадриде, уже побывала в Кельне и открылась в музее Бельведер в Вене, расширенная и дополненная Украинским арт нуво. Название точнее не придумаешь. Картины беженцы. Выезжали из украинских музеев под градом ракет — как и люди.

Растрелянное возрождение. Империи мало убить художников— ей нужно уничтожить всё: плоды, всходы, семена.

Всё.

И пока европейцы знакомятся с невероятными школами и картинами тех, кого сначала убивали, потом присваивали их произведения, а теперь снова убивают, Россия продолжает прицельный отстрел даже тех мест, что носят их имена.

Кафедра живописи института декоративно

-прикладного искусства им.Бойчука. Позавчера.

Его работы и масштаб его школы потрясают. Слить в один мощный поток монументально-народное , глубинно иконописное и исконно европейское. Это и есть выбор живого против мертвого. Живой независимой ветви большого европейского дерева. Париж начала века: Пикассо, Ривера — и Бойчук. Увы, расцвет украинского национального— как и любого национального обещанного было революцией быстро оборачивается всё тем же оскалом империи: вплоть до расстрельной ямы 1937.

Расстрелянное Возрождение— страшный оксюморон.

Всё связано невидимыми нитями. А может, это наш мозг и глаз достраивает связи, видит невидимые соединительные направляющие. Так или иначе нить Ариадны ведет через время. Даже самое страшное.

Сегодня узнала о смерти Ричарда Серра— великого американского художника. Недавно как раз бродила по узкой уходящей в небеса щели его заржавевшему гигантского лабиринта- раковине-бутона в голландском музее Voorlinden

И думала о метафоре искусства .

Лабиринт из которого видно небо и есть выход. Хотя ты не знаешь , где он.

Лабиринт, который сам по себе уже и есть выход….

Говорят, сегодня день театра

Наш парижский фестиваль завершился потрясающим моноспектаклем по пьесе саша денисова. «Моя мама и полномасштабное вторжение» (перевод обратный с французского , поэтому за точность не ручаюсь).

Ничего более отчаянно смешного и так же отчаянно трагичного, щемящего и пронзающего, живого и честного об этой войне я, наверное, ещё не видела. 80летнюю маму Саши играет Aleksey Yudnikov.

Играет так, что захватывает дух.

В Новой Газете Европа вышла подробная статья о парижском фестивале . Там есть и об этом спектакле.

https://novayagazeta.eu/articles/2024/03/26/mosty-i-podmos...

И даже—как ни странно, даже меня с нашим с Danila Tkachenko общим произведением и призывом донатить на ВСУ и помогать воюющим россиянам —оттуда на этот раз не вырезали. Случайность или что-то медленно, но меняется?

Gutta cavat lapidem non vis sed saepe cadendo

Идея — «россияне вместе с украинцами « мне не близка —и, признаюсь, такой формат казался невозможным, но я очень благодарна за возможность участия и счастлива, что всё состоялось: состоялось , наверное, потому, что организаторы фестиваля сделали единственно возможное: ушли на второй план. И не стали продвигать себя и свое. И наверное поэтому согласились участвовать те, кто иначе не мог бы об этом подумать. За что всем организаторам бесконечная благодарность: за четко расставленные приоритеты, не через запятую—за такт, за уникальное умение слышать, слушать, смотреть, видеть и не искать своего.

За тончайшее чувство пропорций.

Спасибо Maria Chuprinskaya, Vlad Ketkovich, Alisa Safina.

Спасибо всем участницам и участникам.

Это и есть искусство.

Это и есть голос человека.

Голос Украины , которым определяется всё остальное.

И даже спектакль-док с чтением писем российских политзаключенных не превратилось в парад самолюбования и самооправдания за чужой счет— как это часто бывает— потому что из фокуса ни на секунду не уходило главное: россияне убивают украинцев, а всё остальное — оппозиционное-антипутинское-антивоенное лишь следствия, последствия, подследствия….

И Дени Лаван со своей губной гармошкой взял ту третью ноту, без которой ничего не могло бы состояться.

Мы в Европе.

И вот фестиваль подходит к концу. И мы сидим в темноте с мамой ещё одной Саши , Саши Скочиленко—-той , что сейчас сидит совсем не в зрительном зале, а в колонии за то, что заменила ценники в продуктовом магазине в Петербурге на призывы остановить войну. Светлоглазая юная девочка в майке с пасификом и решетки, колючка, и снова Гулаг. И ее светлоглазая совершенно европейского облика мама, к которой я сначала было обратилась по-французски.

И мы сидим совсем рядом в том зале, который накануне был нам всем темным залом Мариупольского театра, и говорим, говорим, говорим так, как будто были знакомы всю жизнь…

Я тоже мама Саши. И моей Саше почти столько же лет. И мне страшно думать о том, что могло БЫ БЫТЬ…

Моя выросшая тут в свободном мире Саша учится в аспирантуре, играет на скрипке и преподает в голландском университете студентам когнитивные науки, как и все европейские дети, она с первых дней занимается с друзьями организацией помощи людям из Украины и их интеграцией в тот мир, к которому Украина и принадлежит по праву, но право это не дает покоя тем, кто все дальше и дальше уходит вглубь темных веков— режет, пытает, мучает, врет и рушит всё живое.

Искусство никого не спасает. Оно может быть лишь путем для видящих и слышащих — не прячущихся ни от красоты , ни от боли (восприятие не бывает выборочным), а может —анестезией, десертом и эрзацем для тех, кто не хочет не видеть, не слышать, а только беречь себя и потреблять— кто любит рассуждать о сытых европейцах, устраивая публичные сеансы поедания устриц на фоне обстрелов и гибели людей.

И сидя тут в Париже рядом с мамой Саши, которая не успела шагнуть в свободный мир через границу, но не побоялась шагнуть в него сама— через границу страха за совесть—прямо в пасть этому чудовищу и напомнить тем, кто «просто живет» , просто пришел в магазин — нет, не за устрицами, а за базовой нищей потребительской корзиной—«просто за продуктами» о том, что это «просто» для россиян больше невозможно.

И смотря пьесу о маме третьей Саши— мы вместе смеялись и плакали , когда на сцене мама этой третьей Саши в своем воображении и в глазах дочери , для которой мама может всё—защищала Киев, звонили Зеленскому, бомбила Красную площадь, обращалась к украинскому народу, запускала банки огурцов в зависший дрон, тормошила своего «молодого « 60 летнего мужа («Игорь очень слал последнее время, тут опять эти сволочи стреляют, ты Саша не приезжай— учи языки, интегрируйся, ставь свои спектакли, за меня не волнуйся— у нас всё хорошо» ) и на глазах вдруг преображалась (точнее преображался невероятный Алексей Юдников) и возвращалась в femme fatale 60х и снова превращалась в несгибаемую 80 летнюю киевлянку: «куда я пойду в это убежище, у меня ноги больные, чего я там не видела—я там родилась».

«Мама действительно родилась 7 июля 1941 года в бомбоубежище, когда немцы бомбили Киев» — нейтральная авторская ремарка—как бы за кадром.

И боковым дрожащим в зрением я вижу, как мама Саши Сколиченко тоже начинает плакать.

Не о себе.

И даже не о своем ребенке.

И я понимаю, почему у нее такая дочь и зачем мы все оказались тут рядом в Париже в сердце Европы .

Будем делать то, что можем….

Украина- це Европа.

Увы, искусство никого не спасает, но и без него я спасения не знаю.

PS

…И пока я это пишу, на Харьков снова летят авиабомбы. И вой оZверевших садистов и их пособников и скорбный хор хор.ру, сумевший за 40 дней приватизировать и переварить, обессмыслить , но так и не осмыслить всё то, что могло бы иметь смысл — продолжающий позавчера-вчера-сегодня…не видеть и не слышать главного— не может заглушить этих страшных взрывов.

Одни умеют только рушить, другие только кушать (устриц, артишоки, умело сервированную полуправду , басни, мифы, несогласных).

Разница невелика.

Списки можно продолжать.

Но знание , что и из этого хора есть удивительные редчайшей пробы исключения — голос каждого отдельного человека вне стай, повесток и апологий и одновременная бессильная ярость от созерцания разрушений и отчаянная невозможность что-то изменить по сути прямо сейчас —парадоксальным образом дает силы строить, а не ломать.

Катя Марголис