AFD - так ли страшен черт, как его малюют?
Есть и русские нацисты :
Hitlergrüße, Einschüchterung schwarzer Spieler und SS-Fahnen - Hooligans mit rechtem Gedankengut sind schon lange ein Problem in Russlands Fußballstadien. Für eine ruhige Weltmeisterschaft lässt Putin Hunderte von ihnen verhaften. Doch mit welcher Intention?
Internationale Aufmerksamkeit erregten die russischen Hooligans erstmals bei der Europameisterschaft 2016 in Frankreich, als Hunderte von ihnen brutal auf England-Fans losgingen und zwei von ihnen lebensbedrohlich verletzten. Doch die Gewalt, die die Welt damals schockierte, ist schon seit den 90er-Jahren in den maroden russischen Stadien Alltag.
Arme und wütende Jugendliche, die ihre Tage in Boxclubs zubringen, schlossen sich damals im Umfeld ihrer Fußballvereine zu sogenannten "Firmen" zusammen. Vorbild für diese Banden waren die englischen Ultras aus den 70er Jahren. In Russland paarte sich die Aggression noch mit rassistischem Gedankengut. Die Behörden ließen die Schläger gewähren - solange sie sich aus der Politik heraushielten.
Russische Behörden leugnen Rassismus.
Dieses Arrangement ging so weit, dass Putin im Dezember 2010 gemeinsam mit Ultras an der Beerdigung eines Anhängers von Spartak Moskau teilnahm, der von Einwanderern aus dem Kaukasus ermordet worden war. Nach dem Mord randalierten Tausende Hooligans mitten in Moskau und griffen Angehörige von Minderheiten an. "Putin hat damals weder die Gewalt verurteilt noch die Minderheiten erwähnt", "Stattdessen ging er mit Ultrarechten zum Grab dieses Typen und signalisierte damit, dass sie viele Prinzipien und Ansichten teilen." Eine Geste, die sicherstellen sollte, dass die gewaltbereiten Fans sich nicht gegen ihn wenden würden.
Die Behörden scheinen die gewaltbereiten Fans zumindest für die Weltmeisterschaft unter Kontrolle zu haben, den verbalen Rassismus dagegen nicht. Größte Befürchtung ist jedoch, dass der Kreml den Ultras freie Bahn lässt, sobald das letzte WM-Spiel vorbei ist. "Wir kennen die informellen Abmachungen zwischen dem Staat und den Firmen nicht". "Vielleicht bekommen sie nach der WM einen Freibrief?"
https://m.tagesspiegel.de/politik/wider-die-maer-vom-recht...
Где ты тут мятеж увидел??Все набрасываешь?? И уже даже не лопатой? Ну, ну ...
– Ску-учно! – заныла Сельма. – Музыку давайте! Танцевать хочу!
Но Андрей уже ничего не видел и не слышал.
– Ты догматик! – гаркнул он. – Талмудист и начетчик! И вообще метафизик. Ничего, кроме формы, ты не видишь. Мало ли какую форму принимает Эксперимент! А содержание у него может быть только одно, и конечный результат только один: установление диктатуры пролетариата в союзе с трудящимися фермерами...
– И с трудовой интеллигенцией! – вставил Изя.
– С какой там еще интеллигенцией... Тоже мне говна-пирога – интеллигенция!..
– Да, правда, – сказал Изя. – Это из другой эпохи.
– Интеллигенция вообще импотентна! – заявил Андрей с ожесточением. – Лакейская прослойка. Служит тем, у кого власть.
– Банда хлюпиков! – рявкнул Фриц. – Хлюпики и болтуны, вечный источник расхлябанности и дезорганизации!
– Именно! – Андрей предпочел бы, чтобы его поддержал, скажем, дядя Юра, но и в поддержке Фрица была полезная сторона. – Вот, пожалуйста: Гейгер. Вообще-то – классовый враг, а позиция полностью совпадает с нашей. Вот и получается, что с точки зрения любого класса интеллигенция – это дерьмо. – Он скрипнул зубами. – Ненавижу... Терпеть не могу этих бессильных очкариков, болтунов, дармоедов. Ни внутренней силы у них нет, ни веры, ни морали...
– Когда я слышу слово «культура», я хватаюсь за пистолет! – металлическим голосом провозгласил Фриц.
– Э, нет! – сказал Андрей. – Тут мы с тобой расходимся. Это ты брось! Культура есть великое достояние освободившегося народа. Тут надо диалектически...
Где-то рядом гремел патефон, пьяный Отто, спотыкаясь, танцевал с пьяной Сельмой, но Андрея это не интересовало. Начиналось самое лучшее, то самое, за что он больше всего на свете любил эти сборища. Спор.
– Долой культуру! – вопил Изя, прыгая с одного свободного стула на другой, чтобы подобраться поближе к Андрею. – К нашему Эксперименту она отношения не имеет. В чем задача Эксперимента? Вот вопрос! Вот ты мне что скажи.
– Я уже сказал: создать модель коммунистического общества!
– Да на кой ляд Наставникам модель коммунистического общества, посуди ты сам, голова садовая!
– А почему нет? Почему?
– Я все-таки полагаю так, – сказал дядя Юра, – что Наставники – это не настоящие люди. Что они, как это сказать, другой породы, что ли... Посадили они нас в аквариум... или как бы в зоосад... и смотрят, что из этого получается.
– Это вы сами придумали, Юрий Константинович? – с огромным интересом повернулся к нему Изя.
Дядя Юра пощупал правую скулу и неопределенно ответил:
– В спорах родилось.
Изя даже стукнул кулаком по столу.
– Поразительная штука! – сказал он с азартом. – Почему? Откуда? У самых различных людей, причем мыслящих в общем-то вполне конформистски, почему рождается такое представление – о нечеловеческом происхождении Наставников? Представление, что Эксперимент проводится какими-то высшими силами.
– Я, например, спросил прямо, – вмешался Кэнси. – «Вы пришельцы?» Он от прямого ответа уклонился, но фактически и не отрицал.
– А мне было сказано, что они люди другого измерения, – сказал Андрей. О Наставнике говорить было неловко, как о семейном деле с посторонними людьми. – Но я не уверен, что я правильно понял... Может быть, это было иносказание...
– А я не желаю! – заявил вдруг Фриц. – Я – не насекомое. Я – сам по себе. А-а! – Он махнул рукой. – Да разве я попал бы сюда, если бы не плен?
– Но почему? – говорил Изя. – Почему? Я тоже ощущаю все время какой-то внутренний протест и сам не понимаю, в чем здесь дело. Может быть, их задачи в конечном счете близки к нашим...
– А я тебе о чем толкую! – обрадовался Андрей.
– Не в этом смысле, – нетерпеливо отмахнулся Изя. – Не так это все прямолинейно, как у тебя. Они пытаются разобраться в человечестве, понимаешь? Разобраться! А для нас проблема номер один – то же самое: разобраться в человечестве, в нас самих. Так, может быть, разбираясь сами, они помогут разобраться и нам?
– Ах нет, друзья! – сказал Кэнси, мотая головой. – Ах, не обольщайтесь. Готовят они колонизацию Земли и изучают на нас с вами психологию будущих рабов...
– Ну почему, Кэнси? – разочарованно произнес Андрей. – Почему такие страшные предположения? По-моему, просто нечестно так о них думать...
– Да я, наверное, так и не думаю, – отозвался Кэнси. – Просто у меня какое-то странное чувство... Все эти павианы, превращения воды, всеобщий кабак изо дня в день... В одно прекрасное утро еще смешение языков нам устроят... Они словно систематически готовят нас к какому-то жуткому миру, в котором мы должны будем жить отныне, и присно, и во веки веков. Это как на Окинаве... Я был тогда мальчишкой, шла война, и у нас в школе окинавским ребятам запрещалось разговаривать на своем диалекте. Только по-японски. А когда какого-нибудь мальчика уличали, ему вешали на шею плакат: «Не умею правильно говорить». Так и ходил с этим плакатом.
– Да, да, понимаю... – проговорил Изя, с остановившейся улыбкой дергая и пощипывая бородавку на шее.
– А я – не понимаю! – объявил Андрей. – Все это – извращенное толкование, неверное... Эксперимент есть Эксперимент. Конечно, мы ничего не понимаем. Но ведь мы и не должны понимать! Это же основное условие! Если мы будем понимать, зачем павианы, зачем сменность профессий... такое понимание сразу обусловит наше поведение, Эксперимент потеряет чистоту и провалится. Это же ясно! Ты как считаешь, Фриц?
Фриц покачал белобрысой головой.
– Не знаю. Меня это не интересует. Меня не интересует, чего там ОНИ хотят. Меня интересует, чего Я хочу. А я хочу навести порядок в этом бардаке. Вообще, кто-то из вас говорил, я уже не помню, что, может быть, и вся задача Эксперимента состоит в том, чтобы отобрать самых энергичных, самых деловых, самых твердых... Чтобы не языками трепали, и не расползались как тесто, и не философии бы разводили, а гнули бы свою линию. Вот таких они отберут – таких, как я, или, скажем, ты, Андрей, – и бросят обратно на Землю. Потому что раз мы здесь не дрогнули, то и там не дрогнем...
– Очень может быть! – глубокомысленно сказал Андрей. – Я это тоже вполне допускаю.
– А вот Дональд считает, – тихонько сказал Ван, – что Эксперимент уже давным-давно провалился.
Все посмотрели на него. Ван сидел в прежней позе покоя – втянув голову в плечи и подняв лицо к потолку; глаза его были закрыты.
– Он сказал, что Наставники давно запутались в собственной затее, перепробовали все, что можно, и теперь уже сами не знают, что делать. Он сказал: полностью обанкротились. И все теперь просто катится по инерции.
Андрей в полной растерянности полез в затылок – чесаться. Вот так Дональд! То-то он сам не свой ходит... Другие тоже молчали. Дядя Юра медленно сворачивал очередную козью ножку, Изя с окаменевшей улыбкой щипал и терзал бородавку, Кэнси опять принялся за капусту, а Фриц, не отрываясь, глядел на Вана, выдвигая и снова ставя на место челюсть. Вот так и начинается разложение, мелькнуло у Андрея в голове. Вот с таких вот разговоров. Непонимание рождает неверие. Неверие – смерть. Очень, очень опасно. Наставник говорил прямо: главное – поверить в идею до конца, без оглядки. Осознать, что непонимание – это непременнейшее условие Эксперимента. Естественно, это самое трудное. У большинства здесь нет настоящей идейной закалки, настоящей убежденности в неизбежности светлого будущего. Что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра – тоже, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах, и на нашей улице наступит праздник...
cosmos70, я всегда знал, что ты сам из этих.
– Ничего не понимаете! – сказал Изя. – Вы же тут все – кретины. А опасность грозит только умным людям.
– Что кретины – то кретины... – сказал Андрей. – Это ты прав.
– Ага! Умнеешь! – воскликнул Изя, размахивая искалеченной рукой. – Зря. Это опасно! Вот в этом-то и заключается вся трагедия. Сейчас очень много людей поумнеет, но поумнеет недостаточно. Они не успеют понять, что сейчас надо как раз притворяться дурачком...
Андрей посмотрел на Сельму. Сельма глядела на Изю с восторгом. И секретарша тоже глядела на Изю с восторгом. А Изя стоял, расставив ноги в тюремных башмаках, небритый, грязный, расхлюстанный, рубашка из штанов вылезла, на ширинке не хватало пуговиц, – стоял во всей своей красе, такой же, как всегда, нисколечко не изменившийся, – и разглагольствовал, и поучал. Андрей вылез из-за стола, подошел к камину, присел рядом с секретаршей и, отобрав у нее кочергу, принялся ворошить и перекапывать неохотно горящую бумагу.
– ...А поэтому, – поучал Изя, – уничтожать надо вовсе не просто те бумаги, где ругают нашего вождя. Ругать тоже можно по-разному. Уничтожать же надо бумаги, написанные умными людьми!..
В кабинет просунулся Кэнси и крикнул:
– Слушайте, помог бы кто-нибудь... Девочки, что вы здесь зря околачиваетесь, а ну идите за мной!
Секретарша сейчас же вскочила и, на ходу поправляя перекрутившуюся юбчонку, выбежала вон. Сельма постояла, словно ожидая, что ее остановят, потом вдавила окурок в пепельницу и тоже вышла.
– ...А вас никто не тронет! – продолжал разглагольствовать Изя, ничего не видя и не слыша, как глухарь на току. – Вас еще поблагодарят, подбросят вам бумаги, чтобы вы повысили тираж, повысят вам оклады и расширят штат... И только потом, если вам вздумается вдруг брыкаться, только тогда вас возьмут за штаны и уж тут несомненно припомнят вам все – и вашего Дюпена, и вашего Филимонова, и все ваши либерально-оппозиционные бредни... Но только зачем вам брыкаться? Вы и не подумаете брыкаться, наоборот!..
– Изя, – сказал Андрей, глядя в огонь. – Почему ты тогда не сказал мне, что у тебя было в папке?
– Что?.. В какой папке?.. Ах, в той...
Изя вдруг как-то сразу притих, подошел к камину и присел рядом с Андреем на корточки. Некоторое время они молчали. Потом Андрей сказал:
– Конечно, я был тогда ослом. Полнейшим болваном. Но ведь сплетником-то и трепачом я уж никак не был. Это уж ты должен был тогда понять...
– Во-первых, ты не был болваном, – сказал Изя. – Ты был хуже. Ты был оболваненный. С тобой ведь по-человечески разговаривать было нельзя. Я знаю, я ведь и сам долгое время был таким... А потом – при чем тут сплетни? Такие вещи, согласись, простым гражданам знать ни к чему. Этак все, к чертовой матери, вразнос может пойти...
– Что? – сказал Андрей растерянно. – Из-за твоих любовных записочек?..
– Каких любовных записочек?
Некоторое время они изумленно глядели друг другу в глаза. Потом Изя осклабился:
– Господи, ну конечно же... С чего это я взял, что он тебе все это расскажет? Зачем это ему – рассказывать? Он же у нас орел, вождь! Кто владеет информацией, тот владеет миром, – это он хорошо у меня усвоил!..
– Ничего не понимаю, – пробормотал Андрей почти с отчаянием. Он чувствовал, что сейчас узнает еще что-то мерзкое об этом и без того мерзком деле. – О чем ты говоришь? Кто – он? Гейгер?
– Гейгер, Гейгер, – покивал Изя. – Наш великий Фриц... Значит, любовные записочки были у меня в папке? Или, может быть, компрометирующие фотографии? Ревнивая вдова и бабник Кацман... Правильно, такой протокол я тоже им подписал...
Изя, кряхтя, поднялся и принялся ходить по кабинету, потирая руки и хихикая.
– Да, – сказал Андрей. – Так он мне и сказал. Ревнивая вдова. Значит, это было вранье?
– Ну конечно, а ты как думал?
– Я поверил, – сказал Андрей коротко. Он стиснул зубы и с остервенением заворочал кочергой в камине. – А что там было на самом деле? – спросил он.
Изя молчал. Андрей оглянулся. Изя стоял, медленно потирая руки, и с застывшей улыбкой глядел на него остекленевшими глазами.
– Интересно получается... – проговорил он неуверенно. – Может, он просто забыл? То есть не то чтобы забыл... – Он вдруг сорвался с места и снова присел на корточки рядом с Андреем. – Слушай, я тебе ничего не скажу, понял? И если тебя спросят, то так и отвечай: ничего не сказал, отказался. Сказал только, что дело касается одной большой тайны Эксперимента, сказал, что опасно эту тайну знать. И еще показал несколько запечатанных конвертов и, подмигивая, объяснил, что конверты эти раздаст верным людям и что конверты эти будут вскрыты в случае его, Кацмана, ареста или, скажем, неожиданной кончины. Понимаешь? Имен верных людей не назвал. Вот так и скажешь, если спросят.
– Хорошо, – медленно сказал Андрей, глядя в огонь.
– Это будет правильно... – проговорил Изя, тоже глядя в огонь. – Только вот если тебя бить будут... Румер – это, знаешь, сволочь какая... – Его передернуло. – А может, и не спросит никто. Не знаю. Это все надо обдумать. Так, сразу, и не сообразишь.
Он замолчал. Андрей все размешивал жаркую, переливающуюся красными огоньками кучу, и через некоторое время Изя снова принялся подбрасывать в камин пачки бумаг.
– Сами папки не бросай, – сказал Андрей. – Видишь, плохо горят... А ты не боишься, что ту папку найдут?
– А чего мне бояться? – сказал Изя. – Это Гейгер пусть боится... Да и не найдут ее теперь, если сразу не нашли. Я ее в люк бросил, а потом все гадал: попал или промахнулся... А за что тебе вломили? Ты же, по-моему, с Фрицем в прекрасных отношениях...
– Это не Фриц, – сказал Андрей неохотно. – Просто не повезло.
В комнату с шумом ввалились женщины и Кэнси – они тащили на растянутом плаще целую груду писем. За ними, по-прежнему вытираясь, шел Денни.
– Ну, теперь, кажется, все, – сказал он. – Или вы еще тут что-нибудь придумали?
– Ну-ка, подвиньтесь! – потребовал Кэнси.
Плащ был положен у камина, и все принялись кидать письма в огонь. В камине сразу загудело. Изя запустил здоровую руку в недра этой кучи разноцветной исписанной бумаги, извлек какое-то письмо и, заранее осклабляясь, принялся жадно читать.
– Кто это сказал, что рукописи не горят? – отдуваясь, проговорил Денни. Он уселся за стол и закурил сигарету. – Прекрасно горят, по-моему... Ну и жара. Окна открыть, что ли?
Секретарша вдруг пискнула, вскочила и выбежала вон, приговаривая: «Забыла, совсем забыла!..»
– Как ее зовут? – торопливо спросил Андрей у Кэнси.
– Амалия! – буркнул Кэнси. – Сто раз тебе говорил... Слушай, я сейчас Дюпену позвонил...
– Ну?
Вернулась секретарша с охапкой блокнотов.
– Это всё – ваши распоряжения, шеф, – пропищала она. – Я совсем про них забыла. Тоже, наверное, надо сжечь?
– Конечно, Амалия, – сказал Андрей. – Спасибо, что вспомнили. Сжигайте, Амалия, сжигайте... Так что Дюпен?
– Я хотел его предупредить, – сказал Кэнси, – что все в порядке, все следы уничтожены. А он страшно удивился, какие следы? Разве он что-нибудь такое писал? Он только что закончил подробную корреспонденцию о героическом штурме мэрии, а сейчас работает над обзором: «Фридрих Гейгер и народ».
– Сука, – сказал Андрей вяло. – Впрочем, все мы суки...
– Говори за себя, когда говоришь такие вещи! – огрызнулся Кэнси.
– Ну, извини, – вяло сказал Андрей. – Ну, не все суки. Большинство.
Изя вдруг захихикал.
– Вот пожалуйста – умный человек! – провозгласил он, потрясая листочком. – «Совершенно очевидно, – процитировал он, – что люди, подобные Фридриху Гейгеру, ждут только какой-нибудь большой беды, пусть даже кратковременного, но чувствительного нарушения равновесия, чтобы развязать страсти и на волне смуты выскочить на поверхность...» Кто это пишет? – Он посмотрел на обороте. – А, ну еще бы!.. В огонь, в огонь! – Он скомкал листок и швырнул в камин.
– Слушай, Андрей, – сказал Кэнси. – Не пора ли подумать о будущем?
– А чего о нем думать, – проворчал Андрей, орудуя кочергой. – Проживем как-нибудь, перетопчемся...
– Я не о нашем будущем говорю! – сказал Кэнси. – Я говорю о будущем газеты, о будущем Эксперимента!..
Андрей посмотрел на него с удивлением. Кэнси был такой же, как всегда. Словно ничего не произошло. Словно ничего вообще не происходило за последние тошные месяцы. Он даже казался еще более готовым к драке, чем обычно. Хоть сейчас в драку – во имя законности и идеалов. Как взведенный курок. А может быть, с ним действительно ничего не происходило?..
– Ты говорил со своим Наставником? – спросил Андрей.
– Говорил, – ответил Кэнси с вызовом.
– Ну и что? – спросил Андрей, преодолевая обычную неловкость, как всегда при разговоре о Наставниках.
– Это никого не касается и не имеет никакого значения. При чем здесь Наставники? У Гейгера тоже есть Наставник. У каждого бандита в Городе есть Наставник. Это не мешает каждому думать собственной головой.
Андрей вытащил из пачки сигарету, размял и, щурясь от жара, прикурил от раскаленной кочерги.
– Надоело мне все, – сказал он тихо.
– Что тебе надоело?
– Да все... По-моему, бежать нам надо отсюда, Кэнси. Ну их всех к черту.
– Как это – бежать? Ты что это?
– Надо сниматься, пока не поздно, и мотать на болота, к дяде Юре, подальше от всего этого кабака. Эксперимент вышел из-под контроля, мы с тобой вернуть его под контроль не можем, а значит, нечего и рыпаться. На болотах у нас, по крайней мере, будет оружие, у нас будет сила...
– Ни на какие болота я не поеду! – объявила вдруг Сельма.
– А тебе никто и не предлагает, – сказал Андрей, не оборачиваясь.
– Андрей, – сказал Кэнси. – Это же дезертирство.
– По-твоему – дезертирство, а по-моему – разумный маневр. И вообще как хочешь. Ты меня спросил, что я думаю о будущем, я тебе отвечаю: здесь мне делать нечего. Редакцию все равно разгонят, а нас пошлют дохлых павианов убирать. Под конвоем. И это еще в лучшем случае...
– А вот еще один умный человек! – провозгласил Изя с восхищением. – Слушайте: «Я – старый подписчик вашей газеты, и я, в общем и целом, одобряю ее курс. Но почему вы постоянно выступаете в защиту Ф. Гейгера? Может быть, вы недостаточно информированы? Я совершенно точно знаю, что Гейгер имеет досье на всех сколько-нибудь заметных лиц в Городе. Его люди пронизывают весь муниципальный аппарат. Вероятно, они есть и в вашей газете. Уверяю вас, эрвистов совсем не так мало, как вы думаете. Мне известно, что у них есть и оружие...» – Изя посмотрел на оборот письма. – Ах, вот это кто... «Имени моего прошу не публиковать...» В огонь, в огонь!
– Можно подумать, что ты знаешь в городе всех умных людей, – сказал Андрей.
– Между прочим, их не так уж и много, – возразил Изя, снова запуская руку в бумажную кучу. – Я уж не говорю о том, что умные люди редко пишут в газеты.
Наступило молчание.....
Так ведь Турция уже предложила территорию северной Сирии под лагерь для беженцев из этой же Сирии. Ну и потом есть такое
Заместитель председателя Народно-республиканской партии Турции Унал Чевикёз на пресс-конференции, проведенной в здании Великого национального собрания Турции, заявил: «На восьмой день проведения на северо-востоке Сирии операции «Источник мира» Турция не только подверглась осуждению как таких международных структур, как ЕС и Лига арабских государств, так и отдельных стран — Германии, Франции, Китая и России, но и оказалась лицом к лицу с угрозой санкций США».
Подробности: https://regnum.ru/news/polit/2750375.html
Украл, выпил, в тюрьму.
Приехал, отклонили, убил, остался. Золото Меркель - оно такое.
Все за счет налогоплательщиков.
