Был иакой поэт Глеб Горбовский. Он более всего известен по песне « Когда фонарики качаются ночные» У Глеба Горбовского было гораздо больше оснований обидаться на свою страну. Глеб Горбовский сидел, а потом жил очень бедно в коммунальной ленинградской квартире, где единственной мебелью был диван. У него даже штопора не было и бутылка открывалась ударом по основанию. Глеб голодовал. Это отражено в стихах

« Уменьшаемся в размерах

От недоедания

Жрут соседи гулливеры

Жирные питания

Но его комната была притягательным местом для творческих людей Ленинграда - для поэтессы Нонны Слепаковой, Александра Городницкого.

Так вот, Глеб Горбовский мог как и Макаревич озлобиться, у него было гораздо больше оснований озлобиться, но он не озлобтлся, не написал про говно, а написал например такое стихотворение про Загадочную русскую душу

Загадочная русская душа…»
Какая чушь!
Она открыта — настежь
и для веселья,
и для метяжа,
и для молчанья гордого в ненастье.

На Западе гадалки, морща лоб,
как будто нет занятия полезней,
затаскивают душу в гороскоп…
А русская душа — туда не лезет!

Видать, сердечный этот аппарат
чуть посложней досужего расчёта…
«Загадочность души…»
Какого чёрта
рядить её в затрёпанный наряд!

Её удел — гореть, не остывая!
О русская душа!
Душа — живая…

Я подметил такую особенность. Почему -то интеллигенция дореволюционная верила в загадочность русской души - все эти разночинцы, а современную либеральную интеллигенцию просто корёжит от этого словосочетания.
У Галича, в отличии от Макаревича, при жизни в России было много протестных песен. Но когда он уже эмигрировал, то у него появилась « Песня об Отчем доме», в которойон выражает любовь к Родине.

Человек может эмигрировать, но он обязательно в эмиграции почувствует любовь к Родине, даже если он до этого такой любви не обнаруживал. Это так естественно

Вот текст этой песни.

Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,
Золотой мой, недолгий век.
Но все то, что случится со мной потом, —
Все отсюда берет разбег!

Здесь однажды очнулся я, сын земной,
И в глазах моих свет возник.
Здесь мой первый гром говорил со мной,
И я понял его язык.

Как же странно мне было, мой Отчий Дом,
Когда Некто с пустым лицом
Мне сказал, усмехнувшись, что в доме том
Я не сыном был, а жильцом.

Угловым жильцом, что копит деньгу —
Расплатиться за хлеб и кров.
Он копит деньгу и всегда в долгу,
И не вырвется из долгов!

— А в сыновней верности в мире сем
Клялись многие — и не раз! —
Так сказал мне Некто с пустым лицом
И прищурил свинцовый глаз.

И добавил:
— А впрочем, слукавь, солги —
Может, вымолишь тишь да гладь!..
Но уж если я должен платить долги,
То зачем же при этом лгать?!

И пускай я гроши наскребу с трудом,
И пускай велика цена —
Кредитор мой суровый, мой Отчий Дом,
Я с тобой расплачусь сполна!

Но когда под грохот чужих подков
Грянет свет роковой зари —
Я уйду, свободный от всех долгов,
И назад меня не зови.

Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделить беду.
Не зови меня!
Не зови меня…
Не зови —
Я и так приду!

1972 г.