Для того чтобы челобитные, написанные на имя царя, попадали в царские руки, минуя подьячих, чтобы каждый мог эту челобитную вручить вроде бы непосредственно самому государю, царь Алексей Михайлович повелел возле своего дворца в Коломенском на особом столбе поставить ящик, в который всякий, кому была в том нужда, мог опустить жалобу или прошение на царское имя.
Обиды на Руси всегда было много, челобитных писалось без числа, потому поставили ящик большой и глубокий - "долгий", как называли тогда.
Слово "долгий" в русском языке имело (да и сейчас имеет) несколько значений. "Долгий" - это протяженный в пространстве, здесь оно близко к слову "длинный": долгобородый, долгоногий. "Долгий" - это просто большой; сейчас мы не чувствуем в слове такого значения, но его сохранили древнерусские письменные памятники: "Стоит град долог, а в нем сидит царь с царицей". И наконец, "долгий" - значит протяженный во времени: долговременный, долголетие. Все эти оттенки значения одного слова и способствовали тому, что выражение "долгий ящик" обрело столь долгую жизнь.
В "долгий ящик" царя Алексея Михайловича посыпались челобитные от тех, кто не имел доступа к царю, а это, конечно, были простые люди, бедняки, обиженные "сильными людьми": у кого отобрали имение, кого в холопы забрали, кого боярин до полусмерти избил, кого приказные до нитки обобрали.
О содержании жалоб простого люда дает яркое представление общая челобитная москвичей, поданная царю перед Соляным бунтом в 1648 году:
"Тебе, великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Руси, представляем мы все от всяких чинов людей и всего простого народа... С плачем и кровавыми слезами... челом бьем, что твои властолюбивые нарушители крестного целования, простого народа мучители и кровопийцы, и наши губители, всей страны властвующие, нас всеми способами мучат, насилья и неправды чинят".
Наряду с жалобами на большие притеснения писали и о мелких, но для бедного человека чувствительных обидах. Маринка, Лукьянова дочь, жена владельца какой-то маленькой лавчонки на Тверской улице, жаловалась на бесчинство объезжего головы: "...объезжий Василей Нагаев... учал меня бранить и поталкивать, беременного человека... и ныне лежу беременна на сносех при смерти".
На побои, учиненные патриаршим слугой Митькой Матвеевым, подала жалобу вдова Феколка. Жалобу писал наемный писец, поскольку вдова была неграмотна, поэтому он излагал происшествие в третьем лице; рассказывал писец о том, что явился ко вдове на двор патриарший слуга "и стал ее, Феколку, бранить матерно всякою непотребною бранью, и учал ее бить палкою незнаемо за что, и зашиб ей руку до руды (то есть, до крови. - В.М.)".
Квасник Алешка Симонов повествовал, что послал он работника своего Зиновейку на Красную площадь квасом торговать и некий "торговый человек, что торгует на Красной же площади белугою кашею, а как его зовут, того он не знает, бил его, Зиновейку, и разбил у него кувшин с квасом, а квасу в том кувшине было на пять копеек да копеешный кувшин", и просил, чтобы велел государь "того человека сыскать на съезжий двор".
Великая докука была царю разбирать все эти челобитные, да и не всегда руки до них доходили. Прочитанные же челобитные царь со своей надписью "разобрать и решить" отсылал в приказы. А там решали не спеша: порой решения приходилось дожидаться годами, многие же челобитчики вообще не получали ответа.
Поносили-поносили москвичи свои челобитные в "долгий ящик", а когда убедились, что толку от этого нет, стали дьяки вынимать из ящика всякие ругательные письма, писанные такими непотребными словами, что царю и показать нельзя.
После того ящик совсем убрали. Но память о нем осталась в поговорке: положить дело в долгий ящик - значит оттянуть его решение на неопределенно долгий срок, а скорей всего, и вообще не решить.