Легендарный кинематограф

«Дерсу Узала» — советско-японский художественный фильм японского кинорежиссёра Акиры Куросавы, созданный в 1975 году по мотивам произведений В. К. Арсеньева «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала». Акира Куросава, пожалуй, один из величайших режиссёров в мировом кинематографе по совокупности оказанного влияния, нравственной нагрузке, и утонченности мастерства. Но даже великом фоне "Семи самураев" и других его фильмов "Дерсу Узала" по великим книгам великого Арсеньева это нечто исключительное.

"Дерсу" стал асимметричным русско-японским ответом на китайски-американский альянс, созданный в 1972 году. Территориальные притязания социалистического Китая на русский Дальний Восток, после столкновений на острове Даманском (первой войны между двумя социалистическими государствами), были одной из центральных тем русского сознания в 1970-е годы, отразившись в "Зеркале" Андрея Тарковского и в "Письме вождям" Александра Солженицына.

"Сценарий был создан по книгам офицера царской России Серниева. Ренегатская клика советских ревизионистов думала реализовать свой план, а на самом деле результат получился совсем другим. В сценарии не только описан ряд действий царя по оккупации китайской территории, но и обнаружилась претензия нового царя к нашей территории в настоящее время" - ярился китайский пропагандистский сборник.

"Желтая опасность" и китайская проблема на Дальнем Востоке и впрямь чрезвычайно тревожила Арсеньева и поиск путей решения этого вопроса был одним из важных аспектов миссии исследователя-разведчика в его походах. При этом нельзя забывать, что китайское население было не коренным для этих мест, а новопришлым. Оно просачивалось в край несмотря на политику "ивового палисада", проводившуюся манчжурской империей Цин, не допускавшей китайцев на земли, считавшиеся принадлежащими самим Манчжурам. Поэтому дорогу китайскому переселению в Уссурийский край открыло как раз присоединение его к России.

И, тем не менее, "русский капитан" регулярно сталкивается с враждебностью не только разбойников-хунхузов, но и китайских поселенцев.

"...Китайцы встретили меня враждебно. До них уже долетели вести о том, кто мы и почему удэгейцы нас сопровождают. Неприятно быть в доме, когда хозяева нелюбезны. Я перешел в другую фанзу. Там нас встретили еще хуже, в третьей мы не могли достучаться, в четвертой, пятой, десятой нам был оказан такой же прием. Против рожна не пойдешь. Я ругался, ругались казаки, ругался Дерсу, но делать было нечего. Оставалось только покориться. Ночевать около фанз мне не хотелось. Поэтому я решил идти дальше, пока не найду место, подходящее для бивака.
Настал вечер. Красивое сияние на небе стало блекнуть. Кое-где зажглись звезды. Китайские фанзы остались далеко позади, а мы все шли. Вдруг Дерсу остановился и, закинув назад голову, стал нюхать воздух.
- Погоди, капитан, - сказал он. - Моя запах дыма найди есть. Это удэге, -
сказал он через минуту.
- Почему ты знаешь? - спросил его Кожевников. - Может быть, китайская фанза?
- Нет, - говорил Дерсу, - это удэге. Китайская фанза большой труба есть: дым высоко ходи. Из юрты дым низко ходи. Удэге рыбу жарят".

При этом в его книгах, разумеется, полно симпатичных китайцев, его суждение об этом народе благожелательно. А угрозу он видит именно в том, что трудолюбивые и многочисленные китайцы, использующие пространство с предельной эффективностью (и почти без экологических самоограничений) попросту заполонят русский Дальний Восток, не оставив места для русских, которые встраиваются в существующий экологический порядок очень эффективно, а не пожирают его, но для этого русской колонизации нужно больше времени.

"Старики долго не могли привыкнуть к новым местам. У них были ещё живы воспоминания о родине; зато молодёжь скоро приспособилась: из них выработались великолепные стрелки и отличные охотники. Быстрое течение в реках их уже не пугало; скоро они начали плавать по морю. Для европейской России охота на медведя в одиночку считается геройским подвигом. Здесь же каждый юноша бьёт медведя один на один. Некрасов воспел крестьянина, который убил сорок медведей, а здесь были братья Пятышкины и Мякишевы, из которых каждый в одиночку убил более семидесяти медведей. Затем следуют Силины и Боровы, которые убили по нескольку тигров и потеряли счёт убитым медведям. Один раз они задумали связать медведя так, ради забавы, и чуть за это не поплатились жизнью. Каждый из этих охотников носил на себе следы тигровых зубов и кабаньих клыков; каждый не раз видел смерть лицом к лицу" - писал он в книге "По Уссурийскому краю".

В фильме четко показана тема китайской угрозы - хунхузы, тема защиты границы, защиты края как своей русской земли. "Дерсу" получился одним из главных фильмов про русских в мировом кинематографе.

Прошедшая через весь фильм форма офицера и солдат русской императорской армии не как символа "белогвардейщины" (хотя роль Соломина в царском мундире в "Адъютанте его превосходительства" несомненно сыграла свою роль в приглашении его на роль Арсеньева), а как символа "наших" была чрезвычайно редкой для советского кино того времени. Ради этой символизирующей суверенитет России детали пожертвовали историчностью — разумеется Арсеньев не ходил по уссурийской тайге при полном параде, одеваясь максимально практично.

И уж совсем прорывным для снятого в СССР фильма стало сохранение упоминаний в арсеньевских диалогах Бога. Так Куросава, благодаря своему статусу иностранца и друга СССР, смог приоткрыть для русских немного России.

Он отражает имперскую идею, напор русской народной колонизации, центральную для Арсеньева мысль, что русский мир - это закон, порядок, познание и понимание, а Уссурийский край, подаренный русским Дерсу, становится частью этого русского мира.

"Китайское влияние на туземцев в Уссурийском Крае за много десятков лет было столь велико, что удэхейцы, обитающие в южной части страны, совершенно окитаялись и привыкли на все смотреть китайскими глазами… Как оградить страну от этого?" - задавался вопросом Арсеньев.

И вот писатель-разведчик конструирует образ "изначального жителя", для того, чтобы отвергнуть притязания конкурирующей цивилизации. Книги Арсеньева сыграли огромную, возможно – решающую роль в закреплении Уссурийского Края за Россией.

Арсеньеву удалось нарисовать яркий образ Дерсу Узала, охотника-гольда, своеобразного гения места, средоточия уссурийской природы и мудрого гармоничного сосуществования с нею. Дерсу символически передает этот край как наследие русскому «капитану». Исплаванный, исхоженный и описанный Арсеньевым мир, тем самым, невозвратно становится русским миром.

Куросава, будучи вообще мастером имперского кинематографа, очень точно эту мысль и уловил и корректно передал.

Как и всякий фильм Куросавы "Дерсу" содержит массу фантастически красивых и ярких эпизодов. Один из них, изображенный на заднем плане вышеприведенного плаката, на мой взгляд "делает" в смысле саспенса, напряжения, выразительности, все самые знаменитые эпизоды мирового кино, типа полета валькирий у Копполы или разрезание глаза Бунуэлем.

Арсеньев и Дерсу застигнуты на озере невидимой опасностью. Дерсу знает, что сейчас придет буран и если они не выстроят себе теплую лежанку из сухостоя, то погибнут. И вот он кричит капитану скорее, скорее, скорее, они все быстрее и быстрее валят этот сухостой, Арсеньев выбивается из сил, потом отрубается. И вот эта погоня с совершенно невидимой и никак не обозначенной визуально опасностью, которая при этом смертоносна и вынуждает работать все быстрее и быстрее.

Вот как эта ситуация описана в книге Арсеньева "По Уссурийскому краю":

Вдруг ветер сразу упал. Издали донёсся до нас шум озера Ханка. Начало смеркаться, и одновременно с тем в воздухе закружилось несколько снежинок. Штиль продолжался несколько минут, и вслед за тем налетел вихрь. Снег пошёл сильнее.
«Придётся ночевать», — подумал я и вдруг вспомнил, что на этом острове нет дров: ни единого деревца, ни единого кустика, ничего, кроме воды и травы. Я испугался.
— Что будем делать? — спросил я Дерсу.
— Моя шибко боится, — отвечал он.
Тут я только понял весь ужас нашего положения. Ночью во время пурги нам приходилось оставаться среди болот без огня и тёплой одежды. Единственная моя надежда была на Дерсу. В нём одном я видел своё спасение.
— Слушай, капитан! — сказал он. — Хорошо слушай! Надо наша скоро работай. Хорошо работай нету — наша пропал. Надо скоро резать траву.
Я не спрашивал его, зачем это было нужно. Для меня было только одно понятно — «надо скорее резать траву». Мы быстро сняли с себя все снаряжение и с лихорадочной поспешностью принялись за работу. Пока я собирал такую охапку травы, что её можно было взять в одну руку, Дерсу успевал нарезать столько, что еле обхватывал двумя руками. Ветер дул порывами и с такой силой, что стоять на ногах было почти невозможно. Моя одежда стала смерзаться. Едва успевали мы положить на землю срезанную траву, как сверху её тотчас заносило снегом. В некоторых местах Дерсу не велел резать траву. Он очень сердился, когда я его не слушал.
— Тебе понимай нету! — кричал он. — Тебе надо слушай и работай. Моя понимай.
Дерсу взял ремни от ружей, взял свой пояс, у меня в кармане нашлась верёвочка. Всё это он свернул и сунул к себе за пазуху. Становилось всё темнее и холоднее. Благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть на земле. Дерсу двигался с поразительной энергией. Как только я прекращал работу, он кричал мне, что надо торопиться. В голосе его слышались нотки страха и негодования. Тогда я снова брался за нож и работал до изнеможения. На рубашку мне навалилось много снега. Он стал таять, и я почувствовал, как холодные струйки воды потекли по спине. Я думаю, мы собирали траву более часа. Пронзительный ветер и колючий снег нестерпимо резали лицо. У меня озябли руки. Я стал согревать их дыханием и в это время обронил нож. Заметив, что я перестал работать, Дерсу вновь крикнул мне:
— Капитан, работай! Моя шибко боится! Скоро совсем пропади! Я сказал, что потерял нож.
— Рви траву руками, — крикнул он, стараясь пересилить шум ветра. Автоматически, почти бессознательно я ломал камыши, порезал руки, но боялся оставить работу и продолжал рвать траву до тех пор, пока окончательно не обессилел. В глазах у меня стали ходить круги, зубы стучали, как в лихорадке. Намокшая одежда коробилась и трещала. На меня напала дремота. «Так вот замерзают», — мелькнуло у меня в голове, и вслед за тем я впал в какое-то забытьё. Сколько времени продолжалось это обморочное состояние — я не знаю. Вдруг я почувствовал, что меня кто-то трясёт за плечо. Я очнулся. Надо мной, наклонившись, стоял Дерсу.
— Становись на колени, — сказал он мне.
Я повиновался и упёрся руками в землю. Дерсу накрыл меня своей палаткой, а затем сверху стал заваливать травой. Сразу стало теплее. Закапала вода. Дерсу долго ходил вокруг, подгребал снег и утаптывал его ногами.
Я стал согреваться и затем впал в тяжёлое дремотное состояние. Вдруг я услышал голос Дерсу:
— Капитан, подвинься!
Я сделал над собой усилие и прижался в сторону. Гольд вполз под палатку, лёг рядом со мной и стал покрывать нас обоих своей кожаной курткой. Я протянул руку и нащупал на ногах у себя знакомую мне меховую обувь.
— Спасибо, Дерсу, — говорил я ему. — Покрывайся сам.
— Ничего, ничего, капитан, — отвечал он. — Теперь бояться не надо. Моя крепко трава вязки. Ветер ломай не могу.
И, как бы желая перевести разговор на другую тему, он сказал:
— Сегодня ночью много люди пропади.
Я понял, что «люди», о которых говорил Дерсу, были птицы".

Никто и никогда в кино не смог передать внутреннего напряжения ситуации и смертельной опасности с таким минимализмом художественных средств и без всякого нагнетания внешних ужасов, как Куросава передал этот эпизод в своём фильме.

Фильм получил совершенно заслуженный Оскар в 1975 году. Это, несомненно, достижение великого Куросавы, получившего второй свой Оскар после "Расёмон". Но это несомненное достижение и русской культуры - книги Арсеньева, дальневосточной русской природы, замечательных актеров Максима Мунзука и Юрия Соломина.

И конечно... ставшей лейтмотивом фильма песни "Ты орел мой сизокрылый" от которой на глаза выступают слезы.